Мы снова залезли под парты и закрыли головы руками. Никаких разговоров! Абсолютная тишина! Дышать тихо и глубоко!
— Глупость какая, — пробормотал Данни.
— Прекратите разговоры! — потребовала миссис Бейкер.
— Но у меня вопрос! — настаивал Данни.
— После отбоя воздушной тревоги.
— Вопрос про тревогу!
Миссис Бейкер вздохнула.
— Ну, мистер Запфер? В чём дело?
— А вам не опасно так стоять? Может, вам тоже под стол залезть?
— Спасибо за заботу. Я сознаю, что иду на риск.
— А если и вправду бомба? Прямо на школу? Прямо сейчас?
— Тогда мы сегодня больше не сможем рисовать схемы сложноподчинённых предложений.
— Хорошо бы… — прошептал Данни себе под нос.
Данни, конечно, зря задирался, но на самом деле он просто нервничает. Неотвратимо приближается его бар-мицва, и он боится её куда больше, чем атомной бомбы. Дёрганый весь ходит и огрызается, если я пытаюсь его успокоить.
— Послушай, — как-то раз сказал я, — ты же целый год зубрил иврит.
— Не год, а годы, — поправил он.
— Значит, ты готов! Что там страшного?
— Что страшного? Да всё! Всё подряд! Только представь: рядом стоит раввин и ещё куча родственников, все на тебя пялятся — родители, бабушки-дедушки, тёти-дяди, братья двоюродные, сёстры троюродные, седьмая вода на киселе! Я некоторых за всю жизнь в глаза не видел! Привезут даже двух двоюродных бабушек, которые иммигрировали из Польши в девятьсот тринадцатом году, и деда, который сбежал от русского царя. Нет, ты представь: все смотрят тебе в рот, умиляются, плачут, а сами только и ждут, чтобы ты ошибся. Ошибёшься, они хором подскажут верное слово, но посмотрят на тебя так, словно ты — позор семьи и в синагоге тебе не место. Что страшного, что страшного…
— Слушай, а влезь там под парту, а? — предложил я. — И дыши тихо и глубоко. Вдруг пронесёт?
— Ага, сейчас тебе в нос жвачку засуну — точно пронесёт.
Но мы с Мирил и Мей-Тай решили, что без жвачки в носу мы как-нибудь обойдёмся, а Данни и правда надо помочь. Поэтому большую перемену мы теперь проводим, слушая, как Данни читает наизусть текст — тот, что ему предстоит читать на церемонии. Мы слушаем, хотя не понимаем ни единого слова. Даже не знаем, правильно он их произносит или нет.
Каждый день к концу большой перемены Данни мечтает сбежать в Калифорнию.
— Я больше не могу, — говорит он.
— Можешь, — отвечаем мы.
— Я не хочу! — говорит он.
— Хочешь! — отвечаем мы.
— Мне на эту бар-мицву наплевать, — говорит он.
— Не наплевать, — говорим мы.
Всё это похоже на спектакль, а я, как вы помните, в спектаклях толк знаю.
Длится эта история уже много дней. Мы, можно сказать, втянулись. Но приходится отвлекаться на гражданскую оборону. Учения происходят ежедневно, и сирена завывает в самый неподходящий момент. Сидя под партами, Мирил и Мей-Тай тихонько напевают мелодию из нового фильма про короля Артура, мюзикла «Камелот», а миссис Бейкер ничуть не возражает, хотя по идее нам положено сидеть тихо. Данни продолжает репетировать на иврите, что совсем не просто, учитывая, что надо закрывать голову руками. Я же пуляюсь в него шариками из трубочки, а это, если одновременно закрывать голову руками, ещё труднее, чем говорить на иврите. Что до Дуга Свитека, он просто засыпает. А спит он очень слышно, всерьёз спит. Ну а потом расстраивается, сами понимаете. Заснуть на уроке — последнее дело, особенно если все вокруг слышат твой храп. Проснёшься — а над тобой все ржут. Не приведи Бог. Конечно, это не так унизительно, как жёлтые колготки с перьями на заднице. Но что-то в этом роде.
Очередная сирена завыла в среду днём, в середине месяца, когда «Янкиз» выбивали в среднем по ноль целых сто восемьдесят семь тысячных на игрока и болтались где-то на девятом месте, совсем как в прошлом году, а одноклассники разъехались по храмам. Такие знойные безветренные дни случаются в мае, чтобы напомнить, что впереди июль. Я послушно залез под парту и тут же ощутил, что воздух — тяжёлый и липкий и что я скоро вспотею. И вспотел. Ну за что такая несправедливость? Сижу тут один, а все остальные — кто в синагоге Бет-Эль, кто в соборе Святого Адальберта, где учебную тревогу никто не объявляет.
