Но и без его советов хирдманы помнили – двадцать семь семей осиротело и им придется взглянуть в глаза родным умерших. А этого не ждут – ведь они ходили в мирный торговый поход.
– Послушай-ка! – Моди положил руку на плечо Хродмару. – Тебе, как видно, не очень-то хочется идти первым. Подожди здесь. Сначала пойду я, а потом… Потом видно будет.
Хродмар молча кивнул. Моди подумал, что болезнь сделала его племянника молчаливее и, возможно, мудрее. Для него не прошло бесследно открытие, что любой знатный вождь, будь он хоть красивее самого Бальдра, так же беззащитен перед превратностями судьбы, как последний чумазый раб из свинарника.
«Тюленя» вытащили на берег, хирдманы принялись разбирать весла, снимать и сворачивать парус. А Моди пошел к усадьбе.
Едва он вступил на двор, как из хозяйского дома ему навстречу выскочили несколько человек. И первой Моди увидел свою сестру Стейнвёр, ее головное покрывало с широкой синей лентой из шелка, ее лицо, немного увядшее, но еще красивое. У Моди дрогнуло сердце – в памяти ожил Хродмар, такой, каким он был и какого он почти забыл за последний месяц. Хродмар был похож на мать.
За спиной фру Стейнвёр виднелась плечистая фигура Кари ярла. Неторопливый и основательный, он был выше жены на целую голову. В усадьбе шутили, что боги смешали Стейнвёр и Кари, а потом разделили пополам – вот Хродмар и получился как раз таким, как нужно.
– Моди! Моди ярл! – воскликнули разом несколько голосов. Фру Стейнвёр подбежала к брату, звеня ключами и амулетами.
– Где вы пропадали так долго? Что случилось? Где Хродмар? – торопливо сыпала она вопросами, не в силах дождаться ответов.
– Нам не очень-то повезло в этом походе, – издалека, как искусный сказитель, начал Моди. – На Квиттинге нас прихватила болезнь…
– Какая болезнь? – воскликнула фру Стейнвёр и зачастила, теребя брата за кожаный рукав. – Я так и знала! Так и знала! Вы поплыли в дурной день, я говорила вам, но конунгу не терпелось! Знамения предвещали беду! Ведь Стуре-Одд бросал прутья![20] Что за болезнь?
– «Гнилая смерть», – осторожно ответил Моди. – И многие на корабле заболели…
– «Гнилая смерть»… – повторила Стейнвёр и вдруг застыла, вся ее суетливость и оживление пропали.
Краска схлынула с лица женщины, глаза стали огромными. Фру Стейнвёр отшатнулась от брата, прижала руку ко рту и застыла, точно замороженная.
– Что… Что с моим сыном?.. – почти в беспамятстве от ужаса пробормотала она, боясь самого страшного и не желая верить, что это возможно.
– Хродмар тоже болел… – сказал Моди. Глаза Стейнвёр стали как две стеклянные бусины, и он не смог дольше тянуть. – Он жив, сестра, жив! Он совсем выздоровел. Вот только не знаю, сможешь ли ты теперь узнать сына. От прежнего Хродмара остались только глаза и волосы. А прочее…
По лицу Стейнвёр хлынули слезы, словно весеннее солнце могучим ударом тепла растопило зимние льды в горах.
– Где… где он? – нетерпеливо воскликнула она. В ней кипели разом и тревога, и облегчение, и гнев на брата, который так ее напугал.
– Он там, на берегу, возле корабля. Он не знает, как показаться тебе на глаза…
Фру Стейнвёр, не находя слов и не в силах справиться с перехватившей горло судорогой, досадливо махнула на него руками и бросилась бежать за ворота.
Хродмар медленно шел знакомой дорогой к усадьбе, уже чувствуя, как сейчас вопьются в его лицо десятки изумленных, испуганных, недоумевающих глаз домочадцев. Вот впереди показались ворота усадьбы с двумя старыми медвежьими черепами на верхушках воротных столбов; вот маленькая женская фигурка вылетела из-за створок и со всех ног помчалась ему навстречу. У Хродмара дрогнуло сердце: с одного взгляда он узнал мать. Да и как можно не узнать ее? Она бежала как на пожар, подол путался в ногах, длинные концы головного покрывала вились за спиной, едва поспевая, а руки были протянуты вперед. И Хродмару вдруг стало нестерпимо стыдно. Как он мог подумать, что мать не узнает его? Или что он станет менее дорог ей?
Стейнвёр подбежала, только мельком глянула в лицо Хродмару и сильно обняла его, как будто сына у нее отнимали.
– Мальчик мой! – вскрикнула она сквозь слезы. – Как вы меня испугали! Вот же дурень мой братец! «Гнилая смерть»… Он так говорил, как будто ты умер!
