– Когда-нибудь придет! – подбодрила его Ингвиль. – Может быть, даже скоро. Ты ведь побывал на грани жизни и смерти, а значит, приблизился к Одину.
– Это верно, – согласился Хродмар и посмотрел ей в глаза. – Я ведь теперь родился заново. Отныне все пойдет по-другому.
Сами по себе эти слова не имели отношения к Ингвиль, но взгляд Хродмара вдруг смутил ее.
– Мне все кажется даже лучше, чем было раньше, – продолжал он. – Я сижу здесь почти целый день и не могу налюбоваться морем. Я прожил на берегу моря всю жизнь – у нас прибрежная усадьба – и только сейчас увидел по-настоящему, какое оно красивое. А небо! – Хродмар поднял голову, и Ингвиль не могла отвести глаз от его лица. Уродливые следы нарывов ее не смущали – ведь другим она его не знала, и во всем облике, в каждом слове и движении Хродмара ей виделось что-то особенное, что-то важное и значительное, отличавшее его от прочих людей.
– Знаешь, какой стих я хотел бы сочинить? – понизив голос, спросил он, и у Ингвиль вдруг часто забилось сердце. – Про это утро, про этот рассвет. Про то, как я увидел Фрейю обручий на лбу кости Имира…[13] Про то, как светлая Суль всходила над долиной тюленей[14] и над морем лосей[15]. И про то, что для меня это утро было как новое рождение… Ты понимаешь?
Ингвиль кивнула, опустив глаза. Стихи о женщине слагает тот, кто хочет добиться ее любви. Она не знала, как оценить этот несложенный стих, – то ли Хродмар хочет сказать о себе, то ли о ней… Или о них обоих. Хродмар говорил о том новом, что родилось в них обоих, о той битве со смертью, которую они оба выдержали и тем обновили весь свой мир, взглянули на землю и небо другими глазами и увидели прежде всего друг друга…
Хродмар накрыл ее руку своей, и от волнения у нее перехватило дыхание; она чувствовала одновременно ужас и восторг перед чем-то новым, что на нее надвигалось, огромным, важным, грозящим изменить ее саму и всю ее жизнь… Она тоже, подобно Хродмару, рождалась заново, хотя причиной тому была не болезнь.
– Ингвиль! – вдруг раздался рядом голос Виги.
Ингвиль вздрогнула от неожиданности, вырвала руку из руки Хродмара и быстро обернулась. Со стороны усадьбы торопливым шагом приближался Виги. В честь торжества он был одет в нарядную желтую рубаху, вышитую красными узорами и перехваченную узким поясом с серебряными бляшками, с серебряной гривной в виде змеи. Однако лицо его, не под стать праздничному наряду, было недовольным, почти злым.
– Куда ты убежала? – подойдя, раздраженно спросил он. Взгляд его, скользнув по Ингвиль, устремился к Хродмару. – Тебя все ищут, а ты сидишь здесь с… – Виги запнулся, поскольку добрых слов для Хродмара у него не было, а оскорбить гостя он не мог себе позволить. – Как будто лучше места не нашла! – недовольно воскликнул он.
С самого первого дня Виги невзлюбил фьяллей. Сначала он твердил, что опасается за здоровье Ингвиль, потом стал ворчать, что она, дескать, проводит в землянке дни и ночи, а он совсем ее не видит, она забыла его и не находит времени сказать ему хоть слово!
Хродмар окинул его проницательным взглядом. Он впервые видел Виги и ничего о нем не знал, но вид и поведение парня были достаточно красноречивы.
Прежде чем Ингвиль успела ответить, Хродмар поднялся на ноги. Незаметно придерживаясь рукой за стену землянки, он стоял с гордо поднятой головой. Здоровый или больной, он никому не позволял обходиться с собой непочтительно. И Ингвиль, уже открывшая было рот, не стала вмешиваться.
– Не знаю твоего рода, но мой род достаточно хорош, чтобы место рядом со мной было достойно благородной женщины, – медленно и ясно выговорил Хродмар. – И если ты захочешь убедиться в этом, то я даже не стану ссылаться на свою болезнь.
Виги упер руки в бока и презрительно усмехнулся.
– Я не бился и не буду биться с человеком, который едва держится на ногах и должен опираться о стену, чтобы не упасть. А что касается женщин, то едва ли тебе теперь стоит надеяться на их любовь. Тебя полюбит разве что какая-нибудь троллиха, такая же уродливая, как ты сам!
– Виги! – возмущенно вскрикнула Ингвиль. – Не смей! Он ничего тебе не сделал!
