Он чувствовал их присутствие даже сейчас, несмотря на то, что только накануне прибыл в Аграпур. Отличить оживленного колдуном мертвеца от обычного человека было непросто, особенно в темноте; меч и всякое другое оружие для них опасности не представляли; двигались они бесшумно и быстро — все эти обстоятельства делали почти невозможным избавление от преследования зомби, так что Конан ощущал не то что постоянную уже усталость, но и нечто похожее на обреченность. Правда, последнее чувство посещало его все больше в ночное время — во сне и перед ним. Взбешенный, варвар просыпался, клял всех богов, начиная всегда со своего Крома, а заканчивая мелочью вроде Бела и Золотого Павлина Саббатеи, проверял наличие и неразрывность черного круга из просмоленной веревки (только это средство могло остановить зомби), в коем теперь всегда спал, и вновь погружался в тяжелый, полуобморочный бредовый сон.
Кумбару знать о том было вовсе не обязательно, тем более что мертвецы двигались целенаправленно — за одним Конаном (а вторая их часть за одним Гассаном, который шел в Вендию), не трогая по пути никого. Пока киммериец, раздраженный более нелепостью этой погони, чем действительной опасностью, не представлял себе, каким образом можно избавиться от посланцев тьмы; с другой стороны, особенно они его не беспокоили — агрессивность их возрастала только тогда, когда Конан оставался один, а в остальное время они только крутились поблизости да тяжко вздыхали — вот как Кумбар сейчас.
— Сколько лет не оставлял я скромной обители своей! — навздыхавшись, воскликнул он, рукою обводя роскошные хоромы, заваленные дорогими коврами, изящными вазами кхитайского тонкого стекла, золотыми и серебряными кубками, изукрашенными самоцветами, горами богатого платья, — О, как привык я горевать в этих стенах в полном одиночестве, брошенный и друзьями и неверными девицами, что клялись в любви, но…
— Не скули! — грубо оборвал его варвар, вскидывая мешок на спину.
— Не буду, — тотчас согласился Кумбар. И он поднял мешок, бывший чуть ли не вдвое тяжелее Конанова, взвалил его на плечи, потом лишь прицепил к поясу меч и кинжал, кои взял в руки впервые лет за пять.
Устав страдать, сайгад подмигнул киммерийцу, сумрачно глядевшему на него, и ударом ноги распахнул дверь. Обленившаяся душа его наконец воспряла и приготовилась к дальней дороге; дрожь, охватившая сейчас тучное тело, была непонятного свойства: то ли старый солдат слишком оброс жирами и теперь они тряслись при энергичных движениях, то ли и в самом деле сердце, принимая токи пробудившейся души, сообщало волнение всем членам царедворца.
— В путь! — громко и визгливо сказал он, уже шагая по длинному коридору дворца. — В путь, мой верный друг!
Конан сплюнул. Кажется, в их походе сайгад собрался руководить… Что ж, посмотрим… Варвар еще раз сплюнул и не спеша, большими шагами, двинулся следом за Кумбаром.
* * *
Белка застонал и попробовал повернуться набок. Благодарение Митре, великому светлому богу, что в голове у воина до сих пор было пусто и темно, иначе ужас непременно сковал бы его сердце, обратил в камень, источил душу… Воз еды и воды он мог продержаться очень долго: шлем ого был с ним, и за это тоже следовало бы благодарить благого Митру — следовало бы, если б Белка понимал, что происходит. Словно окутанный туманом, мозг его улавливал самую малость в нынешней жизни: боль — тупую, ноющую, а с ней странные воспоминания, больше похожие на сон или бред.
Тонкое лицо, иссеченное морщинами, твердый пристальный взгляд, крепкие, хотя и худые руки — наставник… Затем огромный рыжий парень — брат или друг — и второй, русоволосый, мускулистый, стройный — тоже брат. Или друг… Вот негасимый огонь в треноге, что стоит посредине его комнаты. Наставник зажег его в тот день, когда Белка, тогда еще пятилетний мальчик по имени Гинфано, пришел о замок. Потом, двенадцать лет спустя, он соединил его огонь с огнем Медведя и огнем Льва, потом… Что было потом, он помнил плохо…
Виски Белки снова сдавила боль. Так бывало всегда, когда в голове начинало появляться что-то кроме привычной уже пустоты… Он вздохнул глубоко, медленно, стараясь распределить поступление воздуха в легкие таким образом, чтобы не резало грудь, и снова попытался повернуться набок.
