Вот как учитель преподнес нам этот поучительный рассказ:
– Я оставил напоследок историю нашего Фабриса. Не знаю, что вы на это скажете, но мне она нравится больше всех.
И он прочел его сочинение, которое было встречено самыми вульгарными криками восторга.
– Ну что ж, дети, думаю, вы со мной согласны.
Не могу выразить, как мне было противно.
Прежде всего, сага Фабриса показалась мне пошлой и глупой.
«Да ведь это сказка про гуманитарную помощь!» – слушая чтение, воскликнула я про себя с таким возмущением, словно хотела сказать: «Это же пропаганда!»
С тех пор, если этот взрослый кого-то хвалил, я сразу понимала, что речь об очередной посредственности.
Мое первое впечатление подтвердилось отвратительной идеологической манипуляцией, которая затем последовала.
Дальнейшее шоу разворачивалось по тому же сценарию: голосование восторженными криками, а не бюллетенями, неточность в подсчетах и т. д.
И в конце гвоздь программы: лицо победителя, который вышел поприветствовать избирателей и изложить свой проект более подробно.
Его спокойная, довольная улыбка!
Его идиотский голос, вещающий о мужестве голодающих!
А главное – единодушные радостные вопли этой кучки придурков!
Только Елена не ликовала вместе со всеми, но та гордость, с которой она смотрела на героя, была не лучше.
По правде сказать, я ничуть не расстроилась, что о моей истории не упомянули. Я жаждала славы только в любви и на фронте. И считала, что писать – хорошее занятие для других.
Но при мысли, что притворная доброта этого мелкого нелепого существа снискала такой восторг, меня тошнило.
То, что к моему возмущению примешивалась изрядная доля ревности и злости, не меняло дела: мне было отвратительно слышать, как превозносят до небес историю, где добрые чувства подменяют полет воображения.
С этого дня я провозгласила литературу делом продажным.
Махинация была налицо.
Сочинение писали сорок детей.
Я гарантирую, что писали только тридцать девять, потому что я предпочла бы умереть, нежели участвовать в этой народно-просветительской акции.
А если исключить маленьких перуанцев и других инопланетян, случайно приземлившихся среди нас, которые не понимали ни слова по-французски, остается тридцать четыре человека.
Из них надо вычесть тех, которые молча следуют за большинством, такие есть в любом обществе, и их тупое молчание принимают за участие. Остается двадцать человек.
Среди них Елена, которая всегда молчит, чтобы сохранить репутацию сфинкса. Остается девятнадцать.
Из них девять девочек, влюбленных в Фабриса и открывающих рот исключительно для того, чтобы громко одобрять все, что бы ни сказал их длинноволосый идол. Остается десять.
Из них четверо мальчиков, подражающих Фабрису и только умеющих, что разевать рты от восторга, когда говорит их кумир. Итого шесть.
Среди них один румын, очень важный с виду, все время повторяющий, как ему нравится эта затея и как он мечтает принять в ней участие. На этом его участие и заканчивалось. Без него остается пять.
Из них два соперника Фабриса, которые робко пытаются противиться всему, что он говорит, но малейший их выпад гасится общим улюлюканьем. Итого трое.
Среди них странный тип, который говорит только по подсказке. Остается два человека.
Один из них – мальчик, который жаловался, возможно искренне, что у него нет ни капли фантазии.
Вот как мой соперник преуспел в нашем коллективном труде.
(Впрочем, таково большинство коллективных трудов.)
И вот как те, кто должен был научиться читать и писать благодаря этому спектаклю, ничему не научились.
Махинация растянулась на три месяца.
Мало-помалу учитель заметил кое-какие изъяны этого предприятия, которое становилось все менее и менее коллективным.
Однако он не пожалел о своей выдумке, потому что мы за три месяца никого не поколотили, а это уже было большим достижением.
Однажды он все-таки рассердился, видя, что лагерь бессловесных стремительно разрастается. И он приказал тем, кто не участвовал в сочинительстве, рисовать к истории Фабриса картинки.
Этим занялись двадцать детей, которые, как предполагалось, должны были изобразить прекрасный поступок героя.
