Мы были в полном восторге от собственной подлости и называли самих себя грязными подонками. Это было здорово.
Восточные немцы были крепкими, храбрыми и сильными. Они считали, что достаточно просто отколотить нас. Но по сравнению с нашими пакостями это были игрушки.
Мы-то вели себя как настоящие мерзавцы. Мы были физически слабее врагов, хоть их и было меньше, но мы превосходили их жестокостью.
Когда кто-то из наших попадал в плен к немцам, он возвращался оттуда через час в синяках и шишках.
Когда мы брали «языка», то тоже не оставались в долгу.
Начать с того, что мы «обрабатывали» пленника гораздо тщательнее. Маленького немца мучили полдня, а то и больше.
Сначала в присутствии жертвы мы с вожделением обсуждали ее дальнейшую судьбу. Говорили мы по-французски, и немец ничего не понимал, а потому еще больше боялся. Такое жестокое ликование было в наших голосах и на лицах, что все было понятно без слов.
Мы не любили мелочиться.
– Отрежем ему… – было классическим вступлением нашей словесной пытки.
(Среди восточных немцев не было ни одной девочки. Для меня это так и осталось загадкой. Возможно, родители оставляли их дома в Германии с тренером по плаванию или по толканию ядра.)
– Ножом господина Чана.
– Нет! Бритвой господина Зиглера.
– И заставим сожрать, – выносил приговор прагматик, презиравший дополнения в косвенных падежах.
– С приправой из его собственного…
– Очень медленно, – добавлял любитель наречий.
– Да! Пусть прожует хорошенько, – говорил комментатор с научным складом ума.
– А потом пусть блюет этим, – изрекал богохульник.
– Ну вот еще! Так ему будет только лучше! Надо, чтобы оно осталось у него в животе, – кричал хранитель святынь.
– Надо заткнуть ему… чтобы оно никогда не вышло наружу, – предлагал наш дальновидный собрат.
– Да, – соглашался последователь святого Матфея.
– Ничего не получится, – говорил обыватель, но его никто не слушал.
– Замажем строительным цементом. И рот заткнем, чтобы он не мог позвать на помощь.
– Закупорим ему все дырки! – восклицал мистик.
– Китайский цемент – это же дерьмо, – делал замечание эксперт.
– Тем лучше! Значит, замажем его дерьмом! – снова отзывался мистик в трансе.
– Но он же так умрет! – лепетал трус, принимавший себя за блюстителя Женевской конвенции.
– Нет, – отвечал последователь святого Матфея.
– Он у нас так легко не отделается.
– Надо, чтоб он мучился до конца!
– До какого конца? – волновалась Женевская конвенция.
– Ну, до обычного конца. Когда мы отпустим его и он побежит жаловаться мамочке.
– Представляю его мамашу, когда она увидит, как мы отделали ее сынка!
– Будет знать, как рожать немецких детей!
– Хороший немец – это немец, замазанный китайским цементом.
Этот лозунг вызвал бурю восторга.
– Ладно. Но сначала надо вырвать ему волосы, брови и ресницы.
– И ногти!
– Вырвем ему все! – восклицал мистик.
– И смешаем с цементом, чтобы было прочнее.
– Будет знать!
Такая патетика быстро истощала наш лексикон. А поскольку у нас часто бывали пленники, приходилось проявлять чудеса воображения, чтобы придумать новые, не менее эффектные угрозы.
Названия частей тела были в дефиците, мы исследовали словарный запас с таким остервенением, что лексикографам не мешало бы у нас поучиться.
– По-научному это еще называется «тестикулы».
– Или гонады.
– Гонады! Это как гранаты!
– Взорвем ему гонады!
– Сделаем из них гонадинчики!
На этом словесном турнире, где слова передавались по эстафете, я говорила меньше всех. Я слушала, покоренная красноречием и злой отвагой. Слова летали от одного к другому, как жонглерские шарики, пока какой-нибудь растяпа не запнется. Я предпочитала следить со стороны за словесным круговоротом. Сама-то я отваживалась говорить только в одиночестве, когда можно было поиграть словом, подбрасывая его, как тюлень – мячик.
Бедный немчик успевал наложить в штаны, пока мы переходили от слов к делу. Он слышал угрожающий смех и словесную перепалку, и зачастую, к нашей великой радости, заливался слезами, когда палачи приближались к нему.
– Слабак!
– Дряблая гонада!
Увы, к сожалению, дальше слов дело не шло, и пытки были удручающе однообразны.
