Все же я почуяла в книгах источник вулканических эмоций: брошенные дети, умирающие от голода и холода, злые надменные девчонки, гонки с преследованием вокруг света, падения и разорения – есть чем полакомиться уму. И если сейчас все это мне не требовалось, то в будущем, как я догадывалась, станет необходимо.
Пока же я глотала сказки, они были для меня хлебом и водой. В Японии мне рассказывали их Нисиё-сан («Ямамба – горная ведьма», «Момотаро – мальчик из персика», «Белый журавль», «Благодарный лис») или мама («Белоснежка», «Золушка», «Синяя Борода», «Ослиная Шкура» и т. д.). В Китае я уже сама читала сказки «Тысячи и одной ночи» в переводе XVIII века, и это были самые сильные литературные впечатления моих шести лет.
Больше всего в этих историях о султанах, визирях и мореходах мне нравились царевны. Вот появляется первая царевна – дивной красоты, расписана во всех подробностях, так, что захватывает дух. Не успеешь прийти в себя, а тут тебе еще одна, сказано: куда красивей первой, и черным по белому приведены доказательства. Только поверишь, что может быть на свете существо еще более прекрасное, как выкатывается третья красавица, которой предыдущая в подметки не годится, и ты уже догадываешься, что этому, третьему чуду блистать недолго – его наверняка затмит четвертое, так оно и происходит. И так далее.
Я наслаждалась этим превосходившим мое воображение дефиле красавиц.
В семь лет у меня возникло отчетливое ощущение, что на своем веку я уже испытала все, что только можно.
Для верности я мысленно перебрала все известные мне составляющие человеческого существования: я познала божество во всей его полноте, познала рождение, гнев, недоумение, удовольствие, язык, несчастье, цветы, других людей, рыб, дождь, самоубийство, спасение, школу, унижение, разлуку, изгнание, одиночество, болезнь, рост и связанное с ним чувство потери, войну, радость вражды, наконец – last but not least – вино; познала я и любовь, эту стрелу, лихо запущенную в пустоту.
Что еще оставалось мне изведать, кроме смерти? На краю ее я несколько раз побывала, а если бы переступила через край, то счетчик автоматически переключился бы на ноль.
Мама как-то рассказала мне, что одна женщина по ошибке съела ядовитый гриб и умерла. Я спросила, сколько ей было лет. «Сорок девять», – ответила мама. Семь раз по столько, сколько мне! Шутить изволите? Тоже мне трагедия – умереть, прожив такую страшно длинную жизнь!
При мысли, что и меня какая-нибудь судьбоносная поганка может настичь так нескоро, мне стало плохо: это что же, вытерпеть еще семь раз все, что уже пережито, прежде чем добраться до конца?
Нет, это меня не устраивало, и я назначила свою кончину на двенадцать лет. Идеальный возраст для смерти. Уходить надо, пока не начнешь увядать.
При таком раскладе мне оставалось тянуть лямку еще пять лет – скукотища!
Я вспомнила, что в три года, как раз после попытки самоубийства, у меня уже была такая же тягостная уверенность в том, что все позади. И действительно, тогда, давным-давно, я раз и навсегда усвоила главную, горькую истину: ничто на этом свете не вечно, однако, как оказалось, в дальнейшем меня ждало еще немало открытий, ради которых, пожалуй, стоило задержаться. Например, умри я в тот раз, я не увидела бы войны, а это такая захватывающая штука!
Не исключено, что и теперь еще я чего-то не успела попробовать.
Эта мысль была приятной и тревожной. Меня мучило любопытство: что же это за вещи, которых мой разум не может предвидеть?
После долгих размышлений я остановилась на идее, которую прежде как-то упускала из виду: хоть я и испытала любовь, но она не принесла мне счастья. А умереть, не познав упоительных радостей любви, было бы просто абсурдно!
Весной 1975 года мы получили известие, что летом должны перебраться из Китая в Нью-Йорк. Меня это страшно удивило: я не представляла себе жизни нигде, кроме Дальнего Востока.
Папа тоже был разочарован. Он надеялся, что бельгийское Министерство иностранных дел пошлет его в Малайзию. Америка его не прельщала. Зато уехать из Китая было для него большим облегчением. Для нас тоже.
