Старый князь Будли был просто в белой рубахе.
Когда он вышел, двое венедов разложили на земле медвежью шкуру, шерстью вверх. Будли вошел на эту шкуру в сопровождении Болемира и Юрицы и остановился.
Гости молчали. Речь была за старым князем, и князь тихо заговорил:
— Братья-венеды, простите меня, старика! И не след бы в такую тяжелую пору задумывать свадьбу, а я вот, старый слепой ворон, задумал. Простите меня, старика!
Будли поклонился гостям. Поклонились гостям и Болемир с Юрицей.
Старейший из гостей ответил:
— Ах, князь, князь! Слово твое — великое слово, и не нам, людишкам мелким, судить о делах твоих. Твое дело — повелеть, наше дело — сделать.
— Твое дело — повелеть, наше дело — сделать! — проговорили в один голос все гости и отвесили поклон Будли и молодым.
— А коли так, — сказал Будли, — то и добро вам! Добро и вам, и мне, и славной нашей родине!
— Добро! Добро! — загудели гости и снова отвесили и Будли и молодым низкий поклон.
После этого Будли, с Болемиром и Юрицей, сошел с медвежьей шкуры и подошел к столу.
На столе стоял целый зажаренный кабан. Он отрезал от него часть, подал Болемиру и сам съел. Это делалось для того, чтобы жених был хороший охотник и не боялся диких зверей. Потом Будли подошел к целому зажаренному ягненку, отрезал часть его, подал его Юрице и сам съел. Это делалось для того, чтобы молодая была хорошей домоводкой.
Во все это время стоявшие гости хранили глубокое молчание.
Далее Будли налил большую чару меда и подал Болемиру. Болемир хлебнул меда и передал его Юрице. Юрица смочила губы и передала дедушке. Сам Будли тоже откушал. Это делалось для того, чтобы жизнь молодых была сладка и хмельна, как мед.
Окончив этот обычный обряд, Будли обратился к гостям:
— Ну, гости мои дорогие, пейте и гуляйте, как хотите, теперь ваша воля, а не моя.
Гости зашумели:
— Спасибо, князь, спасибо!
Юрица и Болемир посадили старого князя за стол и сами сели напротив него.
Когда все уселись, один из старейших гостей начал наливать в чары из ведер мед и подавал его гостям. Гости пили и закусывали. В это время из клети, которая предназначена была для молодых, вышла толпа девушек, а двое дюжих венедов вывели заярмованного вола, оседланную лошадь, вынесли оружие. Тогда старейший из венедов встал и, глядя на подарки, заговорил:
— Вижу, вижу, подарки добрые! Молодой хорошо заживется.
Молодая встала. Старейший продолжал:
— Вижу, вижу, подарки добрые! Молодому хорошо заживется.
Молодой встал.
— А что же мы княжны-то не видим? — спрашивал тот же старейшина. — Покажи нам ее, князь.
Болемир снял с головы Юрицы покрывало. Юрица стояла с опущенными ресницами и рделась, как заря.
Гости ахнули:
— Ах, какая пригожая, складная!
Вышедшие из клети девушки между тем начали петь песни. Молодые поцеловались и сели. Тут из-за толпы девушек вышла домоводка княжеская, старушка, и начала вместо матери причитать:
— Ах, я горькая! Ах, я несчастливая! — плакала старуха и обратилась к невесте: — Милая доченька моя! Каково тебе? Поведай мне по правде, не скрываючись. Каково тебе? Поведай мне, милая моя!
Юрица встала и, кланяясь всем гостям, тихо заговорила:
— Хорошо мне, гости дорогие! Ах, как хорошо! Как не хорошо было, не сидела бы я с князем за столом одним, не глядела бы я на него, на мое солнце красное, не поважала бы я его, красавца моего!
Среди гостей послышались голоса:
— Ладно! Ладно! Ай да невестушка-пригожница! Не солгала перед нами, перед стариками, о своей зазнобушке сердечной!
Юрица села. Ее речью окончился обычный обряд, необходимый при бракосочетании.
Замечательно, что при бракосочетаниях у венедов жрец не принимал никакого участия. Он оставался в стороне. Для него отвели особую клеть, где он и угощался один, как хотел. Вообще, несмотря на то что жрец считался везде одним из почетнейших и важнейших лиц, его все-таки чуждались. Да и сам он, по исключительности своего положения, не искал сообщества с другими.
К полудню головы гостей немного охмелели. Поднялись оживленные речи, закипели неизбежные споры, и даже началась игра в кости.
Игра в кости у всех вообще славянских племен прежнего времени считалась одной из занимательнейших, и они ею, преимущественно на пирах, всегда увлекались, и увлечение это доходило до того, что, проиграв все, нередко пускались на ставку свобода и даже сама личность. Побежденный в таком случае беспрекословно подчинялся рабству, давал себя связывать и продавать. Этот поступок считался честным. Выигранных невольников в большинстве случаев, не пользуясь ими лично, продавали, чтоб избавиться от стыда подобного выигрыша. Игра в кости не всегда оканчивалась перебранкой, а чаще всего убийством и ранами.
