Когда филистимляне захватили ковчег завета, они увезли его в храм Дагона в Аздоде; на следующее утро изображение Дагона оказалось лежащим ниц перед ковчегом завета (1 Царств V). Когда ковчег был потом перенесён в маленькое пограничное иудейское местечко Веесамис, и обитатели сбежались посмотреть на него, 70, а по другим рассказам 50,000 (!) человек было поражено смертью (1 Цар. VI, 19). Гнев Иеговы поражает даже того, кто касается ковчега по ошибке (2 Цар. VI, 6 и 7).
Но как скоро мы вступаем на почву исторического времени, всякие сведения о ковчеге исчезают. Весьма подробно описывается, как халдеи увезли сокровища иерусалимского храма, все золотые, серебряные и медные сосуды, кружки и чашки (4 Царств XXIV, 13; XXV, 13), но о ковчеге с двумя скрижалями Завета не говорится ни слова. Храм гибнет в пламени, но никто не интересуется вопросом об участи этих двух чудодейственных скрижалей всемогущего Бога, этой величайшей святыни Ветхого Завета.
Мы оставим в стороне вопрос о причинах подобного умолчания. Мы хотим указать лишь, что критика Пятикнижия снимает с Моисея упрёк, падающий на него согласно содержанию Торы. Как утверждает, наравне с другими учёными, Дильман («Kommentar zu den Büchern Exodus und Leviticus», стр. 201), пользующийся высоким авторитетом даже среди католиков, — 10 заповедей являются перед нами в двух различных редакциях, происхождение которых следует приписать не скрижалям, а иным источникам.
Подобным же образом и все остальные так называемые законы Моисея дошли до нас в двух сравнительно более поздних, отделённых одна от другой столетями, редакциях, чем достаточно легко объясняются все встречающиеся в них различия. Мы знаем также, что эти так называемые законы Моисея представляют собой постановления и обычаи, частью уже и до него имевшие силу у сынов Израиля, частью же получившие правовое значение после поселения израильтян в Ханаане. Впоследствии одни были приписаны Моисею и даже — в видах придания им большей святости и ненарушимости — самому Иегове, как высшему законодателю. Подобное же явление мы можем наблюдать и у других древних народов — вспомним лишь законодательства Ману и Вавилона.
Мы указали, что уже около 2600 лет до Р. Хр. мы находим в Вавилоне высокоразвитое правовое государство, и упоминали о большом своде законов Гамураби, регулировавших гражданское право во всех его отраслях. Мы имеем ныне оригинал этого свода, представляющий для науки, особенно истории культуры и сравнительного правоведения, сокровище громадной ценности.
На рубеже 1901 и 1902 гг. французский археолог де Морган и доминиканский монах Шейль имели счастье найти в развалинах акрополя Суз обелиск царя Гамураби в 2,25 метр. вышины, который, очевидно, был увезён из Вавилона вместе с другой военной добычей и на котором самым тщательным образом вырезаны 280 параграфов законов.
Это, как говорит сам царь, — «законы справедливости, которые Гамураби, могущественный и справедливый царь, утвердил на пользу и уважение слабых и угнетённых, вдов и сирот».
«Потерпевший», читаем мы дальше, «имеющий тяжбу, пусть прочтёт этот мой письменный памятник и внимает моим драгоценным словам; пусть эти законы разъяснят ему и решат его дело! Пусть он вздохнёт легко и скажет: Гамураби мой господин, он истинный отец своего народа».
Хотя царь и говорит, что он, солнце Вавилона, изливающее свой свет на север и юг своей страны, написал эти законы, однако сам он получил их от бога солнца, высшего судьи неба и земли, воплощающего в себе всё справедливое. Поэтому величественный обелиск имеет на вершине прекрасный барельеф, изображающий Гамураби, получающего законы от Шамаша, высшего законодателя.
То же случилось и с законами Моисея. Как легко заметить человеческое происхождение и характер израильских законов! Ведь никто не станет утверждать, что святой Бог, который собственноручно написал на скрижалях завета «lô tiqtôl» — «не убий», мог санкционировать кровную месть, которая до сих пор, как проклятие, тяготеет над народами Востока, в то время, как уже Гамураби «почти совсем искоренил следы её»? Никто не станет утверждать, что обрезание, издавна бывшее в обычае у египтян и арабских бедуинов, знак какой–то особенной связи Бога с народом Израиля?
