Евреи начали переводить своё писание на греческий в третьем веке до н. э. на острове Фарос у побережья Александрии[127]. Вероятно, этот проект был начат самими александрийскими евреями, но с годами он приобрёл мистический ореол. Говорили, что Птолемей Филадельф, греческий царь Египта, был так впечатлён писаниями евреев, что захотел получить их перевод для своей библиотеки. Он попросил иерусалимского первосвященника послать по шесть старейшин от каждого из двенадцати колен на Фарос. Все они работали над текстом вместе и выполнили перевод, который был совершенен, и все согласились, что он должен быть сохранён навсегда «нерушимым и неизменным»[128]. В честь этих семидесяти с лишним переводчиков перевод был назван Септуагинта (лат. «семьдесят»). Другая легенда, по-видимому, включает в себя элементы новой духовной природы Торы. Семьдесят переводчиков предстают «пророками или священниками тайн»: «Сидя… в уединении, отдельно друг от друга… они приступили, словно одержимые и, охваченные вдохновением, все писцы писали не разное, но одно и то же, слово в слово»[129]. Подобно толкователю, переводчики были охвачены вдохновением и излагали слово Божье так же, как и сами авторы библейских текстов.
Этот последний рассказ принадлежит знаменитому александрийскому толкователю Филону (70 г. до н. э. — 45 г. н. э.), происходившему из богатой еврейской семьи, жившей в Александрии[130]. Несмотря на то, что Филон был современником Иоанна Крестителя, Иисуса и Гиллеля (одного из самых выдающихся ранних фарисеев), его окружал совсем иной интеллектуальный мир. Будучи последователем Платона, Филон создал множество комментариев к книгам Бытия и Исхода, в которых он преобразовывал их в аллегории божественного Логоса (разума). Это была иная разновидность перевода. Филон пытался «перенести» или «передать» сущность семитских повестей на другой культурный язык и в другую понятийную систему.
Филон не был изобретателем аллегорического метода. Последователи Александрийской грамматической школы уже «переводили» Гомеровский эпос в философские термины таким образом, что греки, овладевшие рационализмом Платона и Аристотеля, могли использовать «Илиаду» или «Одиссею» в своём поиске мудрости. Принцип их аллегории основывался на нумерологии и этимологии. Помимо повседневного значения, каждое имя обладало более глубоким, символическим смыслом, выражавшим его вечную, платоновскую форму. Посредством размышлений и изучения, критик мог открыть более глубокое значение и превратить гомеровские поэмы в этические аллегории. Еврейские толкователи уже начали применять этот метод к Библии, которая им, обученным в греческих традициях, казалась варварской и невразумительной. Они обращались к учебникам, которые давали греческие переводы древнееврейских имён. Адам, например, означал ноус (природный разум); Израиль — психе (душа), а Моисей — София (мудрость). Такой метод проливал абсолютно новый свет на библейские сказания. Соответствовала ли жизнь героев их именам? Как каждая отдельная история раскрывала проблему человеческого выбора? Каким образом читатель мог использовать её в своём собственном поиске прозрения?
Применяя этот метод к библейским повествованиям, Филон не думал, что он искажает исходный текст. Он воспринимал буквальное значение этих повествований очень серьёзно[131], но, как и Даниил, стремился увидеть в них что-то новое. В каждом рассказе было нечто, превосходящее его буквальное значение. Будучи последователем Платона, Филон верил, что вневременное измерение реальности более «реально», нежели её физическое или историческое воплощение. Так, хотя Иерусалимский храм был реально существующим зданием, его архитектура символизировала мироздание; следовательно, храм в то же время являлся вечным знаком присутствия Бога, который был Истиной. Филон хотел показать, что библейские повести были тем, что греки называют миф. События, в них описанные, произошли в реальном мире, в определённый момент, но они имели также и вневременное измерение. Лишь будучи изъятыми из своего исторического контекста и став духовной реальностью в жизни верующих людей, они могут обладать религиозным значением. Процесс аллегории «передавал» глубинное значение этих рассказов внутреннему миру читателя.
