Паркс добрался до Элайны на рассвете.
На траве лежал иней, в ветвях деревьев притаился туман, солнечные лучи пробивались сквозь ночной холод и падали на опавшую листву. К дому Элайны вела грунтовая дорога, абсолютно безлюдная в этот час. В этой пустыне воздух чувствовал себя вольготно: он умылся туманом, надел на себя чистое и свежее и сбрызнул себя туалетной водой, в котором смешался запах полных жизни деревьев и умирающей листвы.
Такие моменты длятся недолго, и эта их краткость придаёт им какое-то особое очарование.
Внутри Паркса всё бурлило: всю ночь в его машине гремели и хрипели рок-н-ролл и электроника, читали речитатив негры, трещал поп Хоэл, что-то бормотали, лепетали, на что-то жаловались. К горизонту! Прямо, только прямо, повернуть и снова к горизонту, с фарами дальнего света, с самыми лучшими и дорогими фарами для «БМВ», фарами, чей свет пробивает штат насквозь.
В трёх милях от дома Элайны он выключил свет, уже рассвело настолько, что можно было ехать и без них, к тому же их полагалось выключать. Он опустил окно и в машину ворвался приятный прохладный ветерок. Он заставил себя ехать медленнее, хотя внутри его всё рвалось. В висках у него пульсировали ночь, ночная дорога, стук неугомонного мотора и скорость в 126 км/ч по городу. Каждая клеточка его тела просила действия и огня, губы пересохли. Он осушил бутылку с водой и выкинул её в окно. Потом вдохнул ещё кокаина и почувствовал, как тёплая дрожь бежит вдоль позвоночника, по ногам. Почувствовал, как волна поднимается и переходит с лопаток на кончики пальцев, почувствовал прилив крови к члену… да! Его член возбудился, как этот зверский мотор под чёрным капотом.
Машина аккуратнейшим образом миновала все повороты, так аккуратно, что комар носа не подточит, окна открыты, в лицо дует прохладный ветерок. Да… скоро наступит зима. Холодная, ледяная, время, когда всё умирает.
Три минуты до её дома промелькнули как одна секунда. Он подкатил к самой двери. Она жила в таком крошечном домике, что он казался чуть ли не игрушечным, и было странным, что в нём вообще может кто-то жить. Рядом, в маленьком овражке бежал тонюсенький ручеёк, он был не шире девичьей груди. Он подумал, что весной, когда тает снег, или во время летних ливней он разливается и несётся прочь, унося с собой глину, ветки, коряги — всё, что может плыть и бежит, бежит, бежит… бежит, как по его венам бежит сейчас амфетамин и уносит с собой накопившийся за его нелёгкую и неправедную жизнь шлак.[23]
Его походка была очень лёгкой. Слишком лёгкой для такого большого человека.
Дверь была с другой стороны дома, наверное, именно поэтому она и не услышала, как подъехала машина. Он знал, что она о нём не знает: он посмотрел в окно и видел, что Элайна ведёт себя, как если бы была одна. Она сидела в одном халате. Халат был строгим и чопорным, как сама старушка Новая Англия, но вместе с тем сексуальным. Девственница, мечтающая о сексе, нежная и хрупкая девственница. Он подъехал с запада. Это хорошо — она не заметила тени, когда он прошёл под её окном.
В дальние окна стал пробиваться неяркий свет, ещё неясный, туманный, как уходящая ночь и такой же призрачный, как сон.
Он обошёл дом и выбил ногой дверь. Она замерла, увидев его. Он увидел, что она узнала его. Так и должно быть. Он догадывался, что она вспоминает о нём с ужасом. Тут кровь его забурлила ещё мощнее, и он почувствовал боль в пульсирующем члене и понял, что тому стало тесно в брюках. Она замерла на месте и смотрела на него полными ужаса глазами, а его член приходил во всё большее и большее возбуждение, и она знала об этом и начинала бояться ещё сильнее. Тут чаша начала переполняться, и он сделал шаг, тот шаг, ради которого он и проделал весь этот путь.
Один шаг. Всего один.
