Держаться увереннее, смелее. Спорить готов, они чуть ли не физически ощущают мой страх, доберманы. Они не шевелились, я шагнул прямо к Парксу, человеку со шрамом, и в ту же секунду он меня ударил.
Я почувствовал себя мультяшным героем. Я закричал, но звука не послышалось. Волосы зашевелились у меня на голове, сердце учащенно забилось, руки и ноги перестали меня слушаться, и я рухнул на пол. Мне было очень больно. Человек со шрамом склонился надо мной. Я чувствовал себя рыбой, бьющейся на палубе рыболовецкой шхуны, но, в отличие от рыбы, я не мог двигаться. Он смотрел на меня так, как будто старался понять, где же именно мне больно. Краем глаза я увидел, что он снова готовится ударить меня. Он хотел, чтобы я понял, что сейчас он снова меня ударит, так между палачом и жертвой возникла своеобразная близость. Он будет продолжать бить меня, пока я полностью ему не подчинюсь.
Интересно, если я попытаюсь глубоко-глубоко уйти в себя, я выдержу? Но какого же чёрта? Зачем мне это делать? Зачем они делают то, что делают? Уход на глубину означал демонстрацию достойной жалости слабости, он означал сдачу, унижение, моральный проигрыш, но, чёрт подери, что мне ещё оставалось делать?
Он ударил меня по рёбрам. Больно, но рёбра целы, внутренние органы не задеты.
Человек со шрамом уставился на кого-то за моей спиной. Повернуть голову и посмотреть, кто это, я не мог — я всё ещё не мог шевельнуться, но я услышал голос человека, стоявшего там:
— Не здесь, — произнес голос Стоуи.
— Мы только выведем его из строя, — объяснил Морган.
— Не здесь. И чтобы гости ничего не видели. Не могли подождать и разобраться с ним где-нибудь в другом месте, что ли?
Ему никто не ответил.
— Как вы с ним поступите?
Я понял, что Стоуи спрашивает, как они собираются вывезти меня из дома, но Джек понял его слова буквально, он решил, что Стоуи спрашивает, как именно они меня убьют, и ничего не ответил. Я потихоньку начинал чувствовать своё тело, во всяком случае, руки и ноги.
Все молчали, и чем дольше длилось это молчание, тем отчётливее я понимал, что если Джек сейчас ответит: «Мы собираемся просто допросить его» или «Мы отвезём его в штаб Министерства внутренней безопасности и проверим», или «Задержим до выяснения обстоятельств», я немедленно соглашусь, как сотни моих предков соглашались сесть в поезд и переселиться в гетто, но нежелание Джека врать самому Стоуи помогла мне осознать, что это всё — мечты и что реальность будет гораздо страшнее.
Я заплакал от чувства ужасной и унизительной несправедливости. Я знал, что прежде чем я умру, я подвергнусь ещё большим унижениям. Стоуи ушел, и я увидел, как Паркс чуть отвернулся, провожая шефа взглядом.
Сейчас или никогда, подумал я и вскочил. Ну, попытался вскочить. Ноги меня не слушались. Паркс обернулся. Он смотрел на меня, как смотрят на рыбу, которая вдруг заговорила. Совсем недавно я где-то читал историю о такой рыбе, карпе, кажется. Дело было на рыбном рынке в Бруклине, латиноамериканец уже собирался отрезать её голову, как вдруг она заговорила на иврите. Латиноамериканец не узнал языка и бросился к своему хозяину. В подобные мгновения в моём мозгу начинают происходить странные вещи, я встал и вдруг закричал: «Сегодня я прошёл через обряд бар-мицва!» Это было единственное, что я знал на иврите.[14]
Трое мужчин уставились на меня.
Я побежал. В комнате было только две двери, и обе были закрыты, значит, надо было бежать к окнам.
Райан бросился ко мне, я взобрался на большой стол. В комнате стояло два таких стола, один рядом с другим, и я просто перескочил с одного на другой.
Я бежал, а они, похохатывая, шли за мной самым обычным шагом. Как разбойник помахивает ножом, так Паркс помахивал электрошоком.
Я добежал до окна. Я знал, что до земли было полтора этажа, да не каких-нибудь обычных городских полтора этажа в 7–8 футов каждый, а четырнадцатифутовых, это же был богатый особняк, да прибавьте ещё пару футов на перекрытия между этажами. В доме Стоуи было совершенно не слышно, чем занимается человек, находящийся этажом выше. А приземлиться мне предстояло на жесткий камень.
