— О, как… Что ж, это много объясняет, — согласился я. — Итак, ты можешь пробраться в дом. Если я тебе скажу, что и где искать, ты сможешь это сделать?
— Нет. Если ты прикажешь, да, я попробую, но сомневаюсь, что у меня получится. Я могу его отвлечь, могу, например, оставить открытой дверь или окно. А вы, если уж вы такие все из себя спортивные и обожаете лазать по деревьям, лезьте через стену и идите через лес. А, забыла ещё сказать, у него в 10 какая-то важная встреча, так что он будет занят.
— Если, конечно, встреча не в библиотеке.
— Ну, если будет нужно, я останусь и дождусь конца встречи, и… я скажу, что буду ждать его в библиотеке, в конце концов, я же библиотекарь.
— Думаешь, он согласится?
— Он верит в проклятие.
— А ты веришь? Веришь, что действительно прокляла его?
— Не важно, во что я верю. Важно, во что верит Алан Стоуи. А верит он в деньги. Он верит в них настолько крепко, что даже когда дело доходит до того, что нельзя купить, до любви, веры, здоровья, счастья, он ищет этому какое-то объяснение. И поэтому, когда он не может купить тот или иной участок потому, что другой застройщик первым положил на него глаз или потому, что тот готов заплатить больше, он думает, что ему препятствует сама судьба. Препятствует, потому что он проклят.
И он из кожи вон вылезет, но постарается как-нибудь убедить меня снять проклятие или надавить на меня, чтобы я сняла, или попросту купить его у меня. Словом, он хочет испробовать что-нибудь из того, чем занимался всю жизнь.
Итак, нам нужна одежда, косметика, туалетные принадлежности, парик и лестница. Вперёд в «Уол-Март» и «Лоуис». Насчёт «Уол-Марта» мы даже чуть не поспорили — женщины не хотели покупать одежду там. Тогда я заметил, что нам нужна одноразовая одежда, все, что нам нужно, — пройти мимо охранников в темноте и желательно подсуетившись так, чтобы свет светил нам в спину. К тому же мы боялись пользоваться кредитками или чеками и тратили только наличные. Мои, кстати, но, хотя я вовсе не собирался быть скрягой, даже больше — я думал, что придётся потратить всё, денег у меня оставалось совсем немного. Словом, черт подери, в такой денёк, как сегодня, и умереть приятно, и какая кому нафиг разница, умру ли я одетый, как разорившийся представитель среднего класса, или же в наряде бомжа.
Когда я сбежал верхом на Томми, я заметил рядом с оградой большой старый дуб. Одна из его ветвей нависла над стеной, а взобраться на сам ствол было довольно просто. Если бы я увидел его с той стороны, я бы ни за что в жизни не согласился на него залезть — со стороны казалось, что больно уж высоко потом с этой ветки падать. Но когда я уже взобрался на дерево и перелез по ветке через стену, отступать было некуда. Думаю, именно-то из-за того, что ветка была так высоко, её и не обрубили.
Сьюзи вела машину, а мы с Ниоб пытались разглядеть дуб. Искали мы его чёрт знает сколько времени, но зато потом быстро взобрались вверх по лестнице, переползли через стену, а там уж спуститься было проще простого.
Я шёл последним и втащил за собой лестницу, чтобы её никто случайно не увидел. Тащить её было тяжело, к тому же я несколько раз чуть не упал, и пару раз почти коснулся проволоки, снабжённой сигнализацией.
Дальше Инга поехала одна. Она какое-то время покатается по округе, потом объедет поместье, чтобы въехать в ворота, и войдёт с парадного входа.
Семь сорок пять вечера. Впереди — двухчасовая прогулка. Я возблагодарил Бога, что у Стоуи не было собак. Наверное, когда-то он держал собак, но потом какой-нибудь пёс здорово напугал племенного жеребца, а может быть, просто прокусил тонкую лошадиную ногу, и с тех пор Стоуи доверился технике и людям.
Мы продирались сквозь лесные заросли. В темноте идти по лесу было страшно, действительно страшно. Минут через двадцать мы вышли на дорогу для верховой езды.
Луна то скрывалась, то выныривала из облаков, и мы то хорошо видели дорогу, то шли почти на ощупь. Оказалось, что когда вокруг кромешная тьма, и ты даже не видишь, куда поставить ногу, надо смотреть наверх — небо над дорогой всегда светлее, чем над деревьями.
