Но в том-то и закавыка: кого из ребят пустить вперед, заранее обрекая на роль маяка, ориентира для других. И еще проблема: готовы четверо, кто останется запасным?
— Я думаю, прежде всего, нам надо послушать доктора, — предложил Игорь Николаевич. — Он человек нейтральный, ему все равно, что ЦСКА, что «Динамо»…
— Все участники готовы к стартам, — начал доктор, доставая из кармана куртки блокнот. — Акклиматизацию прошли нормально, но у Мустафина не очень ладно со сном. — Доктор уже смотрел свои записи. — Силиньш излишне возбудим, вспыхивает. О Бутакове говорить нечего: ему что чемпионат мира, что первенство жэка — все едино. Мотин от простуды оправился, лечил его только проверенными средствами, так что анализ на допинг не страшен.
— Если расставить по порядку, то как бы ты сделал?
— С медицинской точки зрения — Бутаков, Силиньш, Мустафин, Мотин. Это с учетом того, что гонка на 20 километров.
— А ты как считаешь, Вадим? — обратился Старков к тренеру Ржаницыну.
— Я лицо заинтересованное. У меня двое армейцев. Бутаков, конечно, первый, и идти ему надо во второй группе. А в первой пустить Мустафина. Он пройдет ровно, аккуратно. Насчет Мотина согласен: может в конце сдать. Оставим его на десятку и эстафету. Силиньша пустим в конце.
— Александр, ты тоже лицо заинтересованное? — поинтересовался Игорь Николаевич у другого тренера — Алексеева.
— В общей победе. — Алексеев смотрел в пол и говорил как-то отрешенно. — У Бутакова стрельба идет стабильно, когда он в азарте, когда ему надо кого-нибудь обыграть. Силиньш — парень опасный. Может такой темп взять, что всех уморит, и своих, и чужих. Мотин в конце не сдаст. У него характер не такой. Но после этой гонки на него уже нельзя будет рассчитывать на десятке. Мустафина, считаю, надо в третьей группе пускать: если у других что произойдет, он хоть в тройку влезет, зацепится.
— Борис, ты главный, давай «приговор». — Старков посмотрел на старшего тренера Пермитина.
— Ну да, я скажу мое решение, а вы потом — особое мнение.
— Не бойся. Тут мнение у нас общее и всем ответ одинаково держать. Но тебе, конечно, мы первенство уступим в обоих случаях.
— Силиньш в первой группе, Бутаков — во второй, Мустафин — в третьей. — Пермитин говорил отрывисто, резко, словно вгонял слова в какую-то неосязаемую твердь. — Мотин с запасными лыжами будет стоять после трамплинчика: может быть, понадобится, как тогда, в Саппоро. Я буду на стрельбище. Вадим — перед подъемом, Александр — на стадионе у часов. Доктор с питьем на дистанции.
— Все ясно? — спросил Старков, чтобы подчеркнуть свое полное согласие с Пермитиным.
Старков повидал на своем веку немало старших тренеров, было дело, рекомендовал кое-кого на эту должность, а случалось, визировал проект решения о снятии. Разные бывали «старшие»: одни — никого не слушали, другие — ничего не решали; были и такие, что обязательно шли на конфликт со всеми, стараясь «высечь искру». Борис Пермитин был ему симпатичен спокойствием, твердостью и умением не только говорить точно, но и слушать, цепко выхватывая суть из слов, сказанных другими.
— Раз все ясно, давайте идите в народ, а мы с Борисом — на жеребьевку.
Силиньшу выпало стартовать четвертым, Бутакову — двадцать первым. Мустафину — тридцать третьим.
В половине восьмого, наспех перекусив, на лыжный стадион уехали тренеры. Они взяли с собой лыжи, мази, баллоны с газом и широкими насадками, а заодно — чайник. В небольшом фанерном домике было холодно, но делать нечего, поставили лыжи в станки, загудело пламя, широкой полосой вырываясь из горелки. Ржаницын побежал по лыжне, замеряя температуру снега, прикидывая, как надо разложить мазь, чтобы ребятам не терять секунд в гонке. Он оказался не одинок на дистанции — подбирали «химию» и тренеры сборной ГДР. Норвежцы, казалось, просто разминались, хотя временами на выбранных участках тормозили и пробовали скольжение, проверяли, нет ли отдачи. На некоторых участках тренеры снимали лыжи и внимательно изучали голубовато-серую поверхность, под которой виднелись названия фирм.
Когда Ржаницын вернулся в домик, на все пять пар лыж был нанесен грунт, а на той же горелке вскипятили чайник.