Дядя все молчал, Вастя протирала окна, а Нигрита, словно подслушав мои мысли, принялась вполголоса напевать какую-то очень старую песню. От звуков этой песни на меня пахнуло крепким ароматом увядшей полыни, и я словно опьянел. Прошлое, со всеми его горестями и печалями, вновь воскресло перед моим взором и завладело мной.
Я уже как-то слышал эту песню, — давно, еще до войны, когда, чтобы кое-как перебиться, я зарабатывал на жизнь, нанимаясь в услужение то к Бэникэ Вуртежану, то к Миелу Гушэ, то к другим хозяевам, с которыми меня сводила судьба или случай. В те времена песню эту можно было услышать всюду. Но теперь в жалком и пыльном городке, куда я снова вернулся, ее помнила и пела, наверное, только моя двоюродная сестра. Песня запомнилась ей еще в юности, прошедшей в работе, в грезах и вздохах, в поисках хотя бы крупицы радости среди однообразных забот дядиного трактира и подворья. Трактир был тогда такой же бедный, как и сейчас. А на дворе, длинном и узком, только и тени было, что от жалкой одинокой яблони, у которой потрескалась кора, а кривые перекрученные ветви засохли — все, кроме двух или трех. Когда я, прежде чем решиться войти в дом, бродил вокруг да около и спустя много лет вновь увидел эту яблоню, мне вдруг померещилось, что посреди двора стоит старая, лопоухая и беззубая бабка.
Стареют стены.
Стареют деревья.
Стареют бедняки.
Стареют и богатеи.
Живя в деревне, почти не замечаешь, что деревья стареют. Рядом с взрослыми деревьями появляются новые, они с каждым годом все выше к солнцу возносят свежую зелень листвы на молодом, упругом стволе. Свежей листвой и могучим здоровьем молодые деревья прикрывают своих дряхлых и уродливых соседей, которым уже недолго ждать топора. Но в запущенном дворе убогого городка, среди замшелых, облупленных и потрескавшихся стен со съеденной дождями штукатуркой, одинокое дерево кажется красивым, только если оно молодо и здорово. И оно становится отталкивающе уродливым в старости, когда кора его покрывается узлами, наростами, трещинами и язвами.
В санях с серебряными полозьями, на которых разъезжает время, уже неслышно подкатывала осень. Солнце затопило весь город и всю бескрайнюю равнину золотого жнивья и беспредельных полей кукурузы, по которым пролегал мой путь из дома до порога дядюшкиного трактира. Но здесь, среди бесчисленных облупившихся стен, среди хаоса крытых ржавым железом или лопнувшей черепицей крыш, солнечный свет казался утомленным и блеклым по сравнению с сиянием, заливавшим из края в край окрестные равнины. Сестра Нигрита продолжала напевать тихо, почти шепотом:
И тогда ушел на войну
Кэлин, самый младший из них,
Он ушел на войну…
Война! Она совсем недавно прошлась по всей земле огненным, смертоносным смерчем. И даже те, кому посчастливилось уцелеть, измучились и постарели. Мы выжили, но влачили теперь бессмысленное существование, не имея ни надежд, ни жизненных сил. Не страх перед смертью надломил нас, а бедность, беспросветная нужда, голод, вши, тревоги и боязнь худшего.
Чтобы отвлечься от мыслей, сверливших мозг и нагонявших тоску, дядя Тоне наполнил свою кружку. Мне вдруг, сам не знаю почему, стало смешно. Я улыбнулся. Пиво, наверно, было холодное. Над кружкой поднялась шапка пены. Дядя Тоне поднес кружку к губам и осушил ее одним духом. Тыльной стороной ладони вытер спутанные усы. Освежившись, очнулся от своих дум и вернулся к действительности. Мысли его вновь обратились к трактиру. Он заметил меня и только тогда вспомнил, о чем это мы с ним толковали. Спокойно спросил:
— Да, насчет еды. Где же, ты похвалялся, тебя будут кормить?
— Не беспокойтесь, дядюшка. Там посмотрим. Как-нибудь перебьюсь.
В голосе моем прозвучали вкрадчивые нотки. Это было непростительной ошибкой. Дядя решил, что я пытаюсь его одурачить и посмеяться над ним. Он подскочил, словно ему насыпали соли на рану, и заорал:
— Как это «посмотрим»? Болван! Бродяга! Небось собираешься каждый день околачиваться возле моей кухни, пока не удастся что-нибудь стащить. Знаем вас, голодранцев! Убирайся вон! Вон, пока я не…
Нигрита оборвала песню. Вастя перестала смахивать пыль. Дала понять взглядом, чтобы я уходил. Я понял этот взгляд. Но не ушел. Я упорно надеялся услышать от дяди что-нибудь еще. Что-нибудь человеческое. Напрасные надежды. Дядя орал как сумасшедший:
