– Я здесь, – слабо отозвалась я. – У нас, вероятно, плохая связь.
– Ты слышала об Эрике? – спросил он.
– Кажется, да, – неуверенно пробормотала я.
Но такой ответ звучал несколько странно.
– У нас нет батареек для приемника, – добавила я, – мистер Ольсен что-то говорил, но имен не упоминал.
– Да, это Эрика. И все точно так же, как с теми девушками в парке и Шерри Тэлбот.
Значит, жуткие качающиеся лианы появились и в квартире Эрики. Я пронеслась над белым меховым ковром мимо знамен Водана, взлетела по ступеням в тиковый кабинет и содрогнулась, узнав, где ее нашли.
– Это случилось вчера ночью, – говорил Тед. – Сегодня утром она не пришла в клинику на десятичасовой прием.
В десять часов утра Эрика собиралась встретиться с Джоулом. Я прислонилась к стене.
– Секретарша пошла за ней и нашла ее. Но вы все вчера вечером поехали на Файя-Айленд.
– На 9. 49.
Некоторое время Тед молчал – похоже, думая о своих подозрениях.
– Непонятно, почему он выбрал Эрику.
– Не знаю, – почти прошептала я.
– Может, из-за того интервью, в котором она дала психологический портрет убийцы. Вероятно, это задело его тщеславие.
Он был ужасно умен. Мне хотелось кричать в трубку. Но я позволила себе лишь тихо сказать:
– Может быть.
– Психиатры должны избегать газет. Ну ладно, теперь я знаю, где вы. Желаю хорошо отдохнуть, – закончил он.
Я стояла, держа в руке трубку, из которой доносились короткие гудки, и надежда покидала меня.
Мистер Ольсен ушел, ничего не заподозрив, и даже Тед как будто утратил свою обычную проницательность.
– Положи трубку, – приказал Джоул.
Но голос не принадлежал Джоулу. Хотя тембр еще оставался похожим, интонация стала совершенно иной. Голос звучал энергично, решительно и самодовольно. И все же за ужасной личностью, образовавшейся благодаря вытеснению из сознания части психического материала, где-то еще оставался мой брат. Психиатрам потребуются месяцы, чтобы пробиться к нему с помощью пентотала и гипноза. И теперь, когда никакой надежды на помощь извне не осталось, я решила попробовать сама.
– Джоул, – начала я твердо, кладя трубку, – у тебя ничего не выйдет.
– Еще как выйдет, – ухмыльнулся он.
– Теперь след ведет к тебе от Эрики, – продолжала я, стараясь, чтобы мой тон казался рассудительным, но ни в коем случае не угрожающим.
Трудно сказать, много ли поняли дети из моего разговора с Тедом. Но, если они еще не знали о смерти Эрики, то узнали теперь. И все же столь суровое известие они восприняли с мужественным спокойствием. Их чудесные лица, казалось, светились знанием, но ни один из них не пошевелился и не произнес ни звука. Джоул кивнул Питеру на очищенную рыбу, лежавшую на тарелке.
– Положи ее в холодильник.
Питер соскользнул со стула и взял тарелку.
– Сначала заверни ее. Ты что, не знаешь, как это делается?
Мы все наблюдали, как Питер подошел к буфету, достал рулон фольги, оторвал от него кусок, завернул рыбу и положил в холодильник.
– Садись, – сказал Джоул, и Питер снова занял свое место.
– Легавые будут искать Дровосека, а я к нему не имею никакого отношения, – усмехнулся Джоул. – Я улетел в Танжер до того, как все началось.
– Дровосеком был Тонио Перес.
Он улыбнулся:
– Вот пусть и ищут его.
– Джоул, я знаю, что Тонио мертв.
Улыбка не исчезла. Мои слова ничуть не обеспокоили его. Но опасность возрастала по мере того, как мы приближались к вопросу о его одержимости – то есть о его вере в одержимость. Если бы мне удалось убедить Джоула в уязвимости танжерского алиби, он мог отпустить нас с миром.
– Очень многие люди знают, что Тонио мертв, – продолжала я. – Половине Эль-Баррио это известно. Конечно, они не любят говорить с полицией, но есть еще кое-что. Например, доктор Райхман.
Ему не следовало знать, что Райхман улетел в Перу. Однако, к моему удивлению, Джоул и глазом не моргнул.
– Попробуй убедить в этом суд! Эрику и Шерри прикончили, как всех остальных. Есть кое-какие маленькие детали, которые не попали в газеты.
Наш разговор принимал нежелательный оборот, приближаясь к качающимся лианам, ножам и крови. В любом случае говорить о суде не имело смысла. Я знала, что Джоул, как душевнобольной, не предстанет перед судом. Хотя теперь, после смерти Эрики, ему грозит общественная опека: сначала тюремная больница «Бельвю», а затем «Маттеаван».
