Мы не спеша проплыли через зал современной живописи, где я некоторое время рассматривала рисунок Пикассо, который очень хотела, но не могла приобрести. Потом, миновав нефритовые чаши и шелковые свитки Древнего Востока, мы наконец добрались до примитивного искусства Карибского бассейна, где и обнаружили доктора Райхмана, ожидавшего Эрику.
Впрочем, едва ли это можно было назвать ожиданием. Забыв про Эрику и вообще про все на свете, доктор переходил от предмета к предмету, подолгу застывая над каждым из них. Статуэтки, связанные с культами Водана и Шанго, стояли на постаментах под картинами на фоне стенных драпировок из коричневого вельвета. Доктор наклонился, изучая одну из картин, когда Эрика подвела меня к нему и объявила:
– Ты, конечно же, помнишь Нору Бенсон.
У мусульман это называется «барака» – некое сочетание энергии, тепла и духовного очарования, которое служит признаком святого или целителя. А также богатого психиатра. Когда доктор Райхман пожал мою руку и обратил на меня все свое внимание, выказывая искреннюю заинтересованность в моем благополучии, – общий эффект от подобного обращения соответствовал нескольким порциям мартини. Седые волосы были все так же густы, как в тот вечер на Рашн Хилл в Сан-Франциско. За шесть лет доктор совсем не изменился. Тот же бронзовый загар, несмотря на зиму. Тот же отлично скроенный и немного помятый костюм. И даже запах того же одеколона.
Мы с большим взаимопониманием обменялись любезностями. Потом, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня под руку и повернул лицом к картине.
– Что вы об этом скажете?
Я отнюдь не любительница примитивного искусства. Двумерные картинки, в ясных детских тонах изображавшие постройку амбара или добычу кленового сахара, ничего во мне не пробуждали. В данном случае я увидела белый сказочный катафалк, ехавший по тропической улице, конечно совершенно плоский, на жизнерадостном красно-голубом фоне.
– Присмотритесь к катафалку, – пришел мне на помощь доктор.
Я присмотрелась, пытаясь не разочаровать его. Но увидела лишь маленькую телегу, которую везли четыре лошади, украшенные перьями.
– Действительно, на островах пользуются такими катафалками, – уклончиво заметила я.
– Да, особенно для детских похорон. Но взгляните, дорогая моя, в этом старом европейском катафалке вы видите раковины каури!
Я взглянула на маленький гроб и увидела, что он действительно окружен рядом тщательно прорисованных раковин. Но я не могла понять, почему они вызвали такое возбуждение у доктора.
– Вуду, – подсказала мне Эрика.
– Ну нельзя же все так упрощать, – возмутился доктор Райхман, – такие раковины встречаются в магической практике от Океании до Гарлема. Ты помнишь маленьких идолов, украшенных раковинами, со Сто десятой улицы?
– Какие-нибудь беженцы с Гаити, – возразила Эрика.
– Нет, моя дражайшая, не только Гаити. Как насчет Шанго с Тринидада, Сангериа с Кубы, Обеа с островов?
В их споре я стала лишним участником. Доктор Райхман опять поймал меня за руку и подвел к другой картине:
– А что вы видите здесь?
Я видела хижины, расположенные на склоне горного хребта. На переднем плане зеленый сахарный тростник, спутанные лианы, жалкая лачуга из гофрированного цинка, окруженная высокими пальмами. Повсюду зловещий зеленоватый свет. А внизу справа – шар голубоватого пламени. У меня возникло ощущение, что все это – из какого-то забытого кошмара.
– Гуайама, деревня ведьм в Пуэрто-Рико, – пояснил доктор Райхман. – Огненный шар – это бруха, ведьма. Она летает по ночам и выискивает себе жертву.
– Тут есть что-то жуткое, – согласилась я.
Он опять обернулся к Эрике.
– Это не вуду, моя дорогая. Это Пуэрто-Рико. А теперь такое можно найти и в Испанском Гарлеме.
Я вспомнила дверные колокольцы и магическую воду в доме Джоула и решила немного прихвастнуть:
– Мне тоже довелось видеть спиритические храмы. Эспиритизмо.
– Эти люди вызывают духов умерших и занимаются брухерией – колдовством. Вы видели в Нью-Йорке botanicas?
– Конечно, я видела их в Ист-Вилидж. Но я всегда считала их просто лавками, где торгуют целебными травами.
