Хысь падал долго. Клонился, клонился, а потом плюхнулся в воду. И не издал ни звука.
Обухом…
Лодку несло течением. Я стоял. Было тихо, было удивительно тихо. Тихо и мертво. Лишь шла лавиной темная вода.
Вдруг вода разорвалась, и на поверхности показалась голова человека. Человек несколько раз взмахнул руками и схватился за борт лодки. Стал подтягиваться. Женька взял из моих рук топор…
Острием…
И снова тишина. Напряженная, полная ожиданий. Но теперь ее чуть нарушал слабый ветерок, разбиваясь с шипением о лесную чащу…
И снова лопнула водная гладь, совсем рядом с лодкой. Руки поднялись, уцепились за край борта. Съехали и опять уцепились. Женька подал топор Валерке. Тот ударил не глядя, через борт.
Обухом…
Руки исчезли. И вдруг показались с другой стороны. Они лезли и лезли, было что-то ненормальное в этом, будто зверь водяной цеплял лодку щупальцами, норовил потопить… Никак ОН не хотел погибать, ОН жить хотел и лез…
Балда встал, широко расставив ноги, высоко взмахнул топором…
Острием…
Теперь тишина была долгой, прочной, поверхность воды незыблемой. Лодка, мерно покачиваясь, двигалась неуправляемо, боком. Даже сквозь мрак вода клубилась бурыми подтеками. Я сел, едва заставив гнуться непослушные колени. Ночь еще больше потемнела, словно огромная летучая мышь накрыла нас когтистыми своими крыльями. Я словно тыкался лбом в выросшую из тьмы и мрака стену, такую же непроглядную, как тревожащая гладь воды, только что покрывшая человека.
Зачем это все, зачем? Зачем со мной?! Неужели со мной?! И я ли это? Что же теперь, конец, конец всему? Как же так?! Жил, жил, и вдруг такое! Я совсем другого хотел! А этого не хочу!
Мысли, чувства как-то разом, единой массой толпились в голове, они даже не путались, не бились, а ошеломляли, уходили куда-то сквозь эту темную стену и, не цепляясь ни за что, тонули в бездне… Они уходили, но не покидали, не освобождали. Безысходность, наверное, это и есть безысходность. «Ы-ы-ы» — послышались всхлипы. Валерка, Валерка не сдержался. Никто не греб. Я знал, почему никто не гребет. Внезапно Женька, словно сорвавшись, схватил свою доску, встал на колено и стал остервенело черпать за бортом, черпать за бортом… И, поддаваясь его порыву, мы все трое кинулись к бортам и, превозмогая внутреннюю жуть, страх перед силой, которая там, в воде, может схватить и утянуть, принялись неистово откидывать вдоль борта воду, грести, грести…
Когда мы подплыли к городу, уже светало. Небо было чистым, бледно-серым. Лишь на западе, куда угнал тучи ветер и, казалось, там спрессовал их, оно темной полосой падало на землю. Причалили к плоту у сплавконторы, хотя до дома оставалось далековато. Лодку потопили. Домой бежали на рысях: хотелось побыстрее закрыть за собой дверь, упасть в постель да спрятаться под одеялом. Нам с Валеркой пришлось еще лишний квартал дать, к Балде завернуть, забрать рюкзаки, снасти, с которыми мы якобы отправились на рыбалку. Краденое тоже у Балды всегда хранилось. Удобно. Дома такой кавардак, хоть трактор завези, никто внимания не обратит. Там, кроме самого Балды, три таких «балдежника» живут, спасу нет. И смех, и грех. Мать его, баба — родня какая-то, что ли, и мужик — кем он доводится, не поймешь. Все трое дружно запиваются.
Разбудила меня мама.
— Рыбак, рыбак, вставай. Всех невест уж разобрали, — услышал я сквозь спадывающий сон ее голос.
Он был по обыкновению теплым и ласковым и пробуждение сделал радостным. Я открыл глаза и тотчас зажмурился от яркого солнечного света. Под веками проплыли огненные блики. Вновь осторожно открыл глаза. В верхнем углу окна сиял осколок солнца. Полыхал и косил жарким глазом купающийся красный конь с голым мальчиком-седоком над моей головой. Мама стояла в дверях, от нее тоже исходил свет: в глубине больших карих глаз горели маленькие фонарики, просвечивали невесомые волосы на висках, овал лица очерчивал ободок золотистого инея.
— Погляди, день-то какой выдался! — сказала мама и повернулась к окну.
На кончике ее носа на миг вспыхнула солнечная бусинка. Вспыхнула и погасла, как и моя утренняя радость. Все тут же померкло, показалось ненужным, лишним, недоступным Мне. Вспомнилась прошедшая ночь, темная и злая.
