Если ребенку везет меньше, там он и умирает, и сказка имеет печальный конец.
Интересно, что ощущаешь, когда земля внезапно решает поглотить тебя и засосать на глубину почти десятка могил? Какие мысли мелькают в голове? «Черт, я влип» – вряд ли полная картина.
Иногда я чувствую себя, как вопящий от страха ребенок на дне колодца, чья собака решила сбегать поднять лапу вместо того, чтобы привести помощь.
– В тебе только кожа да кости! – возмущается мама назавтра за ужином.
– Ему нужно есть больше мяса! – немедленно решает папа, радуясь возможности воспротивиться маминому желанию нас веганифицировать. – Мышцы состоят из белков!
Папа не замечает, что я вожу куски еды по тарелке. Я всегда съедал все, что давали, вот он и воспринимает это как дыхание – думает, что я это делаю. А вот маме приходится выбрасывать за мной объедки.
– Я ем! – отвечаю я. И это правда, разве что теперь совсем не столько, сколько раньше. Иногда у меня не хватает терпения, а иной раз – просто забываю.
– Тебе нужны пищевые добавки, – продолжает папа. – Я куплю тебе белковый коктейль.
– Белковый коктейль? – повторяю я. – Хорошо.
Ответ вроде бы их удовлетворил, но теперь мои привычки в еде всплыли на поверхность и родители вглядываются в мою тарелку, как будто это тикающая бомба.
47. У нас есть даже колокол!
За ночь все на корабле стало медным. Доски, моя койка, скудная мебель – все превратилось в тусклый металл цвета истершегося пенни.
– Что случилось? – думаю я вслух.
Штурман отвечает:
– Ты сам сказал, что на таком старом корабле у нас ничего не получится. Твои слова здесь имеют вес. Вес-перевес-перевод-переворот. Ты перевернул весь ход вещей. А лучше бы оставил как есть. Прежний корабль мне нравился больше.
Я провожу пальцами по стене, ожидая ощутить гладкую металлическую поверхность. Но под рукой все те же шершавые доски с торчащими щепками, только из другого вещества. Как будто дерево окаменело и стало медью. Нет ни болтов, ни заклепок – медные планки по-прежнему держатся на булькающей в щелях черной жиже.
Я поднимаюсь на палубу: и правда, весь корабль теперь сделан из бурой меди, местами блестящей, но в основном тусклой и начинающей уже зеленеть по краям. Галеон остался собой, только теперь он медный. Полный стимпанк, только без пара и панков. Никогда не думал, что увижу столько меди одним махом.
При виде меня капитан ухмыляется.
– Погляди, куда завели твои мысли! – во все горло кричит он, указывая на медную палубу. Он больше не одет по-пиратски. На нем какая-то пародия на капитанский мундир девятнадцатого века: синяя шерсть, огромные латунные пуговицы, золотые эполеты – и не менее гротескная шляпа.
Оглядев себя, я понимаю, что тоже одет как мореход, хотя и в такие же обноски, как до этого. На мне шлепанцы из потертой лакированной кожи. Моя тельняшка похожа на выгоревшую на солнце вывеску цирюльника.
– Обдумав твое предложение, мы решили применить передовые технологии, – продолжает капитан, хотя ничего передового я на корабле не вижу. – У нас даже есть колокол для ныряния!
На палубе возвышается точная копия Колокола Свободы.[9] Сквозь отверстие в боку виден силуэт запертого внутри матроса. Я слышу, как бедняга стучит по металлу, умоляя, чтобы его выпустили.
– Видишь, что ты натворил? – подает голос сидящий на плече капитана попугай. – Видишь? Видишь?
Вся команда не сводит с меня взглядов, и я не могу определить, одобряют они перемены или нет.
Вечером того же дня я выбираюсь проведать Каллиопу: как она перенесла переплавку? Я соскальзываю к ней, и она обнимает меня как-то по-новому крепко. Можно сказать, держит в железных объятьях.
– Тебе не следовало доверять капитану столько своих мыслей, – замечает она. – Теперь так холодно! Мне так холодно! – И правда, даже само ее тело стало холоднее. А еще – глаже и тверже. – Согрей меня, Кейден! Обещаю, что не выроню тебя.
Под действием соленых брызг ее кожа уже позеленела, но Каллиопа выглядит только величественнее и благороднее.
– Теперь ты… как Статуя Свободы! – выдыхаю я, но ей это не нравится:
– Неужели я настолько одинока?
