От бешенства кровь застучала в жилах и висках, сердце заколотилось, оно готово было выскочить из груди, глаза налились кровью. Он безжалостно листал все новые страницы, почти разрывая на части чертов альбом, потом подумал, что сошел с ума! Она — эта девочка — его жена, снова с кем-то под руку, на ней свадебное платье, а наглец снова улыбается! Вот он уже надевает кольцо на ее палец, он держит ее на руках и уносит куда-то. Уносит ее! ЕЕ!..
Выдохнул, захлопнув альбом, устало присел на диван. Эти мгновения дались ему нелегко. Снова открыл его и теперь уже с какой-то идиотской улыбкой глядел на фотографии — на нее, на этого наглеца. Наглецом был он сам, только молодым, очень молодым (поэтому и не узнал сразу). Тогда ему было всего двадцать пять, и лицо его безотчетно и весело улыбалось, светясь от счастья, она тоже улыбалась, держась за его шею, пока этот «наглец» нес ее куда-то. Нес в ее новую жизнь, в их будущее, где будет маленький домик в горах и кораблик, нетерпеливо стоящий у причала, просящийся в дорогу. А дальше только бесконечное синее море или океан.
Почему он не видел этих фотографий раньше? Обычно их делают, чтобы смотреть на них потом. Когда наступает это потом? Но она, по-видимому, разглядывала их, раз этот альбом лежал у нее под рукой… Тогда почему не показывала ему?
Заслышав стук входной двери, он вскочил, воровато сунул альбом на место, прикрыв им большой конверт, спрятал копии бумаг в карман и захлопнул дверцу. Потом вышел из комнаты, из квартиры и удалился, ничего ей не сказав…
Она устало подошла к своему столу и открыла дверцу ключом. Достала злополучный конверт. Хотела было положить туда еще одну бумагу, которую ей дали сегодня, потом взяла ее двумя руками и принялась читать. Там не было латыни, да и слов было совсем немного — крошечный коротенький текст. Это была последняя бумага, за которой она ездила сегодня, больше ей не придется бегать по больницам и тратить свое время. Тем более что теперь было жаль этого времени… Очень жаль. Быстро прочитав несколько фраз, она убрала бумагу в конверт и зарыла его глубоко в ящике стола. Больше этот желтый огромный конверт с казенным адресом, слава Богу, ей не понадобится. Взяла альбом в руки, задумалась и начала листать знакомые страницы. Фотографии смотрели на нее и улыбались беспечными юношескими улыбками, они передавали привет из той далекой жизни, из ее юности, и на мгновение она забыла обо всем. Очнувшись, удивилась: «Бывают же такие мгновения, когда время останавливается!» — и снова задумалась. Снова и снова листала давно забытые страницы, сидела так и улыбалась…
— Очень хорошо, что приехал один, — сказал его приятель-врач после долгой паузы, во время которой рассматривал содержимое пакета с казенной надписью. Сказал это и снова замолчал, подбирая слова. Потом заговорил:
— Это действительно редкая болезнь…
— Болезнь? — перебил он друга. — Что за ерунда? Ну, сделай свои рекомендации, назначь какой-нибудь курс, массаж, гимнастику… Мне все равно, сколько это будет стоить.
Сказал это и уставился на врача, а тот смотрел на него с сожалением и думал. Потом произнес:
— Чтобы стало понятнее, людей, страдающих такой болезнью, во всем мире всего несколько десятков. 50–60 человек, не больше…
Он плохо помнил, что происходило дальше. Этот человек, его давнишний приятель, теперь уважаемый врач, что-то мягко объяснял, произносил какие-то непонятные слова, термины. А он словно плыл на белом облаке, и голова кружилась. Он уже не слышал этих слов, лишь обрывки непонятных фраз. Все рушилось в это мгновение, все куда-то исчезало… Потом сосредоточился, пришел в себя.
— Я ничего не понял, — произнес он, — чем она больна?
Врач замолчал и внимательно на него посмотрел, потом сказал:
— Ничем. Она абсолютно здорова, насколько может быть здорова женщина в ее возрасте…
— В каком возрасте? — воскликнул он. — Ты с ума сошел, ей всего 30!
— Ей 30, да, тридцать. Ей 40 или 45, судя по этим бумагам. Она совершенно здорова, просто живет теперь в другом временном измерении. Время для нее идет быстрее, чем для других. Мы проживаем день, она неделю или две… не знаю… нужно наблюдать. Наш год для нее — несколько лет, может быть, десять… двадцать… я не знаю, нужно смотреть.
