Через несколько минут, уже после того, как Хаберсот разлил по стаканчикам белое вино, Дядя Сэм сносно овладел техникой видеосъемки. Теперь камера спокойно двигалась по залу. Это было вполне затрапезное помещение с высоким потолком, парой дверей, ведущих в соседнюю комнату, и небольшим окошком в стене, через которое во время всяческих празднований подавали из кухни угощение. Камера двигалась вдоль стен с картинами разного формата и сомнительной художественной ценности.
В самом конце зала перед окнами, выходящими, по предположению Карла, на Ханс-Тигесенс-Вай с морем на горизонте, стоял Хаберсот при полном параде. Ладно, допустим, парадная форма не считалась последним писком моды, но вот у Карла, например, ее вообще не было. В их сфере деятельности крайне редко появлялась необходимость в полном обмундировании.
– Спасибо, что вы пришли, – поприветствовал присутствующих Хаберсот. Он казался поразительно спокойным, словно ни на мгновение не допускал мысли о том, какой поступок собирается совершить совсем скоро.
Карл посмотрел на таймер в самом низу экрана. Все случится почти через четыре минуты, потому что потом видео заканчивается.
Он перевел взгляд на Розу. По-видимому, та тоже следила за строкой, отсчитывающей время до конца, и была готова в любой момент закрыть глаза. По крайней мере, хоть это она могла сделать тихо и спокойно.
Вот Хаберсот чокается со своими гостями и произносит речь. Оператор наводит камеру на пресные лица собравшихся. Вот виновник торжества вспоминает свою службу в старые добрые времена и извиняется за то, что у него не получилось остаться таким же, каким он когда-то был. Камера крупным планом показывает его глаза, полные боли. Хаберсот официально и без лишних сантиментов просит прощения за то, что позволил пресловутому делу об Альберте полностью поглотить его мысли и выдернуть его из прежней жизни. Затем он обращает внимание на своих нынешних коллег и выражает разочарование в результатах расследования и стыд за проделанную работу.
– А теперь он мог бы отказаться от крупного плана, чтобы мы видели картину происходящего целиком, – заметил Ассад.
Роза промолчала – она лишь сидела и трясла головой.
Можно было расслышать протест от человека, который, в соответствии с рапортом, представлял на мероприятии Полицейскую ассоциацию, однако это ни в коей мере не смутило Хаберсота. Здесь Дядя Сэм убрал зум, так что теперь Хаберсот предстал перед зрителями в полный рост на фоне стены.
Когда он выхватил пистолет и направил его на двух полицейских начальников, стоявших за спиной Сэма, Роза дернулась. Можно было решить, что они являлись обладателями одного из самых темных поясов в дзюдо или профессионалами в ином виде боевых искусств с передовой техникой падения, ибо оба мужчины немедленно сгруппировались и раскатились по полу в разные стороны, как заправские циркачи. Признание Биркедаля в том, что поначалу он принял оружие за муляж, не выдерживало никакой критики.
– Вот сейчас, – пробормотал Ассад.
Хаберсот без малейших колебаний поднес оружие к виску и выстрелил.
Можно было видеть, как голова отдергивается в сторону, извергая из своих недр невразумительную бело-красную массу. Тело оседает на пол. Камера падает.
Карл обернулся к Розе, но на месте ее не оказалось.
– Куда она подевалась? – поинтересовался Карл.
Ассад указал через плечо в сторону лестницы. Все-таки для нее это оказалось перебором.
– Тут явно видно, – прокомментировал Ассад, напрочь лишенный эмоциональной реакции, – что Хаберсот, судя по всему, был левша.
Каким образом он мог настолько практично и аналитично подойти к такому жуткому зрелищу?
