Утром следующего дня Сгибнев допросил Шилову.
После найденных при обыске писем Верникина она уже не могла отрицать, что знакома с ним. Но, признавшись, что вышла из дому с Верникиным, Шилова продолжала утверждать, что в кино ходила одна. Верникин, по ее словам, направился искать работу. Она же якобы зашла в столовую, потом в магазины, а после трех поехала в центр.
Видя неподатливость Шиловой, Сгибнев не сомневался теперь, что она продолжает хитрить. Ни в столовой, ни в магазинах, о которых она рассказала, Шилова не могла запачкать сапожки в угольной пыли. Скорее всего, она все это придумала, а была где-то совсем в другом месте. Но где? Это она упорно скрывала.
У Сгибнева были все основания попросить Шилову объяснить, откуда появилась на ее сапожках угольная пыль. Но он опасался насторожить ее этим вопросом: в ответ могла последовать новая, вполне правдоподобная выдумка, которая увела бы его от истины еще дальше. Так и решил: об угольной пыли пока молчать. Может быть, со временем выявятся какие-то новые обстоятельства кражи, к которым все приложится. Тем более что впереди еще встречи с потерпевшей и свидетелями.
Поэтому, удовлетворившись первыми показаниями Шиловой, Сгибнев временно оставил ее в покое.
…Около одиннадцати часов в его кабинет вошла потерпевшая. Она непринужденно поздоровалась с ним, без приглашения села на стул возле стола и посмотрела ему в глаза.
— Слушаю вас.
Деловой тон, каким были сказаны эти слова, серьезность в ее взгляде, какая-то внутренняя неприступность во всем ее облике на мгновение смутили простодушного Сгибнева, привыкшего иметь дело с людьми попроще.
И он спросил первое, что пришло на ум:
— Хомина Светлана Владимировна?
— Да.
— Проживаете?..
— Да.
— Так, — Сгибнев смотрел в ее объяснение, чтобы не показать своей неловкости. — А работаете?.. Тут не сказано.
— В магазине, когда я спрашивала, как писать объяснение, вы просили указать домашний адрес…
— Правильно, — согласился он уже спокойнее. — Но вы — потерпевшая. И нам наверняка придется встречаться с вами еще. Так что на всякий случай…
— Пожалуйста: работаю в облфинотделе инспектором.
— Вот и хорошо. Значит, деньги считать умеете и…
Он хотел пошутить, но, взглянув на Хомину, натолкнулся на тот же холодный взгляд, на то же непонятное высокомерие. Поэтому он сразу приступил к сути дела:
— Здесь более спокойная обстановка, Светлана Владимировна, и вы, наверное, сможете обстоятельно рассказать о вчерашнем происшествии…
— Я все написала в заявлении, — сухо возразила она. — Ведь я бы и не спохватилась сразу, если бы вора не увидели люди.
— Это понятно, понятно, — любезно сказал Сгибнев, все еще пытаясь сделать разговор непринужденным, — но я хотел спросить, не заметили ли вы в момент кражи или сразу после нее других подозрительных лиц, кроме того парня, которого мы задержали?
— Нет, конечно! Я не уверена даже, что узнаю этого самого вора, — по-прежнему высокомерно ответила Хомина, и в ее тоне Сгибневу почудилось что-то похожее на неприязненный упрек: «Это, мол, не мое, а ваше дело замечать подозрительных личностей. Ваша обязанность!»
Ему невольно захотелось дать ей понять, что свои обязанности он знает.
— В кошельке у вас было сто двадцать пять рублей, двенадцать червонцев и пять рублей, так?
— Да!
— Червонцы — новенькие бумажки, а рубли потрепанные, да?
— Да, да! — Хомина несколько оживилась.
— И еще семь лотерейных билетов. Правильно? — Задавая этот вопрос, Сгибнев потянул к себе ящик стола, чтобы достать ручку.
Вероятно, Хомина подумала, что следователь сейчас же выложит на стол ее кошелек.
С удивившей Сгибнева поспешностью она сказала:
— Да, семь билетов шестого выпуска.
— Шестой выпуск? Таблица, кажется, была на днях? Да? Вы не проверяли их?
Красивое лицо Хоминой тронула бледная усмешка.
— В кошельке находились те, на которые пали выигрыши.
— На все семь?! Я правильно вас понял? — переспросил Сгибнев.
— Да, на все семь.
— Почему вы не написали об этом сразу в объяснении там, в магазине?
— Я была уверена, что кошелек у преступника, которого задержали. И потом, вы так торопили нас с объяснениями…