— Кладите следующую подушку! — командовал между тем Сутыркин.
— Одна и осталась! — ответил Лисянский. — Та уже не подушка…
— Вам-то что! Вы сели да уехали, а мне что хозяевам отдавать? — мрачно справился Ефим.
— Молчи. Нам бы только отчиститься от всего этого опыта, а потом придумаем…
Через несколько минут вторую подушку привели в негодность еще большую, чем первую.
— Как же мы такими красавцами в поселке появимся? — осведомился Лисянский.
— Ко мне домой надо прямиком, — решил Афанасьев. — А то действительно люди подумают, что мы рехнулись все…
И только Юрий Николаевич Сутыркин был в прекрасном расположении духа: по его мнению, эксперимент прошел вполне нормально.
— Послезавтра получите точный ответ. Сказать сразу ничего не могу. Поэтому, не откладывая, повезу, пульки в свой отдел…
В ту же ночь он вернулся в Свердловск.
На другой день, едва Афанасьев с Лисянским возвратили оружие по принадлежности, их нашел посыльный из поселкового Совета, передав просьбу из Свердловска быть возле телефона через два часа.
Позвонил Сутыркин.
— Могу сообщить результат досрочно: пуля, которой ранена Анна Червякова два года назад, не была выстрелена ни из одного проверенного револьвера, — коротко и ясно сообщил он.
— Это не вызывает сомнений? — спросил все-таки Лисянский.
— Никаких. Ищите восьмой револьвер!.. — посоветовал Сутыркин и попрощался.
— Так я и думала сознался с облегчением Ефим.
— А понимаешь, что это означает? — мрачно спросил Евгений Константинович.
— Конечно, понимаю. Я же говорил вам, что из дела сказка с разбитым корытом получилась…
Как это часто бывает при серьезных неудачах, когда человек не чувствует собственной вины за исход дела, Лисянский испытывал острый приступ досады. Все это нелепое дело, грозившее сейчас полным провалом, представлялось ему сплошной цепью ошибок, элементарных, как незнание таблицы умножения, и поэтому непростительных. То, что сам он успел сделать за неделю, раньше могло внести в расследование ясность, предостеречь следствие от неправильного пути, по которому оно шло почти два года и похоронило под временем все концы. А теперь оно грозило еще худшими последствиями: восьмой револьвер оказался безучетным, находился в руках неизвестного злоумышленника и мог стать источником новых бед. И если раньше Евгений Константинович был убежден, что виновник ночного налета живет в Красногвардейске, сейчас он не был склонен думать столь категорически.
Однако прошлые ошибки, оказавшись серьезнее, чем первоначально предполагалось, настоятельно требовали исправления.
И снова, в который уже раз, Евгений Константинович засел за изучение материалов. В тонкой папке он знал все бумажки наизусть и все-таки терпеливо перечитывал их, словно надеялся найти за словами свидетелей и потерпевших какой-то второй смысл. Но протоколы, составленные аккуратным Никишиным, были настолько определенными, что не оставляли места ни для какой фантазии. Измучив себя до крайности этим бесплодным занятием, Евгений Константинович развернул аккуратно вычерченную схему и невольно залюбовался ее исполнением. Никишин не упустил ничего, обозначив не только главные предметы, но и все подставки для цветов, где и как стоял каждый стул и табуретка, даже ширина половика с кровяным пятном была указана по всем чертежным правилам. И, может, старое недоверие к столь же аккуратным протоколам Никишина вызывало у Евгения Константиновича внутренний протест против этой бумажной красоты. Сам он больше имел дело с наспех вычерченными планами, которые чаще всего укладывались на маленьких листочках блокнотов. В них не соблюдался масштаб, не обозначались север и юг, но эти планы-наброски дышали какой-то беспокойной оперативной мыслью, заставляя думать, предполагать, спорить…
Евгений Константинович и Ефим Афанасьев пришли в дом к Червяковым днем, застав только Анну, хлопотавшую возле печки. Ефим объяснил ей, что товарищ из Свердловска интересуется старым происшествием в их доме, а Евгений Константинович увидел, как не спеша вытерла она руки фартуком и покорно пригласила их пройти, оставаясь безучастной ко всему.