Без права на поражение [сборник] - страница 144

— О тех, которых вы хотите вызывать, я могу вам полные сведения дать, — предлагал Афанасьев. — Их тут знают не хуже, чем Червякова, да и сам Прокопий любого из них в лицо разберет. А лез незнакомый…

— Так уж и всех знает? — усомнился Евгений Константинович.

— В лицо-то, по крайней мере…

Евгений Константинович не возразил. И Ефим, не ожидая просьбы, начал рассказывать ему о тех, кто долгие годы работает в местной конторе Госбанка и на почте.

— Прежде всего, Кондратьевы. Их двое: отец и сын, оба — в банке. Один — инкассатор, другой в райцентр с машиной ездит. У них, можно сказать, оружия полный дом. К ним-то самый отчаянный ворюга, если он не из Москвы, не полезет. Мужики самые порядочные в Красногвардейске. Отец-то стал в банке работать еще до войны, когда вернулся с действительной службы. На границе он служил и оружие хорошо знал. В те времена здесь с работенкой не шибко просторно было, вот и поступил в банк. Потом весь фронт отбыл, не один раз в госпиталях лежал, но руки и ноги остались в сохранности. Здоровьишко, конечно, поизносилось на войне, поэтому и спятился обратно в свою контору, хотя занятие подыскать можно было поденежнее… А сын туда устроился тоже после армии из-за того, что шофер, Ему выгоднее: ездит с оружием, конторе не надо лишнего человека держать, Теперь судите: могут такие люди к безобразию склониться или нет… Ну… об охраннице Марье Домниной говорить не буду: она хоть и сидит двадцатый год подряд возле почты, а стрелять из своего револьвера все еще не научилась. Это все знают. А держится за работу потому, что когда-то ребятишек после похоронной трое осталось и дом от рабочего поста третий по левому порядку: пока светло, так и сбегать домой распорядиться можно…

Евгений Константинович вслушивался в нехитрый рассказ Ефима Афанасьева, узнавая со всеми подробностями жизнь тех, которых намеревался проверить, и чувствовал, как в нем самом поднимается протест против своего собственного решения. Слишком ясными и простыми были все эти люди, и всякое недоброе подозрение на них ему самому начинало казаться кощунственным. Убеждение в их абсолютной непричастности к этому делу, которое стояло за каждым словом Афанасьева, передавалось и ему.

И когда Ефим замолк, он только и протянул в задумчивости:

— Да… А проверять все равно нужно. А что, Ефим, если мы просто возьмем и отстреляем все имеющееся здесь оружие? С максимальным приближением к условиям того выстрела?

— Отстрелять можно. Отдадим распоряжение сдать оружие для перерегистрации и сами сделаем все без всякого шума.

— И стрелять будем в подушку,! добавил Лисянский. — С семи метров или десяти, какое там расстояние было?

— Смеряем, — Ефим усмехнулся. — Это сколько же подушек мы должны перепортить?

— Пару подушек у Червякова попроси. Он пострадавший и должен быть заинтересован в успехе.

— Пожалуй, сумею, — пообещал тот.

— Так и решим. Ты завтра подготовкой займись, а я съезжу в Зайково за распоряжением об оружии да заодно переговорю с Сутыркиным из научно-технического отдела. Главное, если все это выгорит, людей не будем беспокоить.

Лисянский уехал.

Распоряжение о проверке оружия поступило в Красногвардейск на другой день. Афанасьев немедленно дал ему ход, но Лисянский приехал только на следующий день. Вместе с ним прибыл из областного управления эксперт Юрий Николаевич Сутыркин.

— У меня все готово. В червяковском доме расстояние от окна, от которого стреляли, до кровати девять метров десять сантиметров. Рулеткой мерил сам, Две подушки у Анны выпросил. Место для отстрела оружия приготовил недалеко, километра за три от поселка, в лесном овражке. Оружие дадут по первому слову. Машину грузовую — тоже, — обстоятельно доложил Афанасьев.

Эксперимент оказался весьма канительным. Все начали как полагается: подушку устроили на пеньке. Но после первого же выстрела Сутыркин приказал извлечь пулю, что в расчеты Лисянского явно не входило.

— Может, сразу три выстрела сделаем, а потом все и вытащим? — спросил он.

— Как же мы узнаем тогда, какая пуля из какого револьвера? — полюбопытствовал тот в ответ.

Афанасьеву с Лисянским ничего не осталось, как вспороть осторожно подушку и вытащить пулю. Несмотря на все ухищрения сделать это аккуратно, они все-таки изрядно облепились пухом. После третьего выстрела они уже чертыхались в полный голос.