— У тебя, говорят, занятный старичок есть? — начал он без каких-либо предисловий. — Обстоятельства дела знаю. Выкладывай, что имеешь против него.
— Мало, очень мало. Знаю, уверена, он убийца, а доказать не могу. Почему уверена? Во-первых, Кедринцев еще в больнице сказал мне, что его ударил Пастюхин. То же самое он говорил сбежавшимся на крики людям. Во- вторых, пришел ответ на мой запрос. Оказывается, Пастюхин дважды судим, но скрывал это. Наконец, последние дни я находилась на мясокомбинате, выяснила, что у Пастюхина был нож. Правда, он не признается...
Овсянников снял очки, провел ладонью по лицу.
— Если Пастюхин врет... Завтра приду на допрос, познакомлюсь с ним поближе. А ты езжай домой, отдохни, вид у тебя усталый.
На улице шел снег. Первый снег.
...Прокурор, ознакомившись с материалами дела, вынес постановление об аресте Пастюхина. Поэтому последние допросы обвиняемого Наталья проводила в следственном изоляторе. В новой обстановке Пастюхин повел себя по-другому. Наталье сначала даже показалось, что к ней по ошибке привели другого человека. Тихий, измученный недугами старичок превратился в наглого уголовника.
— Ничего ты не докажешь, следователь, мокрухи не пришьешь. Не виноват я.
Только когда на допросы приходил Овсянников, Пастюхин притихал. Он, наверное, побаивался этого спокойного человека, его пристального, изучающего взгляда сквозь толстые стекла очков. Особенно живо Владимир Николаевич интересовался самочувствием Пастюхина.
— Вы говорите, что сразу после удара потеряли сознание?
— Точно, аж сердце замерло. Как мертвый упал. Даже обернуться не смог.
— А на какой бок вы упали?
— На левый.
В комнате установилась тишина. Потом ее оборвал неожиданно резкий голос эксперта:
— Врете, сознания вы не теряли и все прекрасно помните.
— Ничего не помню, упал, никого не видел, — вяло, как фразу из заученной роли, повторил побледневший Пастюхин.
Овсянников продолжал:
— Получив ранение, для вас неожиданное, вы должны были отреагировать чисто инстинктивно: повернуться к наносившему вам удар, постараться отразить возможности повторного удара. Но в том-то и дело, что напали вы сами. Как? А так: левой рукой вы схватили Кедринцева за пальто, а правой, в которой был нож, нанесли четыре удара. У Кедринцева все- таки хватило силы вырвать нож, ткнуть им вас в поясницу...
Пастюхин сидел с невозмутимым выражением лица, он уже справился с собой, лишь голос его был по-прежнему уставшим, надломленным.
— В моем возрасте садиться в тюрьму страшно. Думал, хоть умру спокойно. Но не надейтесь, признаваться не буду...
Наталья знала, что убеждать этого человека бессмысленно. Он жил со злобой, с ненавистью к людям, она испепелила его душу, вела от одного преступления к другому.
...В этот вечер Наталья долго не уходила с работы, ждала звонка Овсянникова из суда. И вот наконец-то в телефонной трубке его славный голос:
— Поздравляю тебя, Наташа, суд признал Пастюхина виновным.
Этот рассказ — об одном из первых дел старшего следователя Советского РОВД города Куйбышева лейтенанта милиции Натальи Леонидовны Стародубовой. Теперь на ее счету не один десяток успешно расследованных преступлений.
Фимка спустился медленно по ступеням вагона на перрон. Огляделся. Два года минуло, как увозили его отсюда, а тут вроде ничего не изменилось. Обмызганные киоски с пакетиками конфет на витринах. Облупленное, с темными потеками здание вокзала. Зеленые светящиеся буквы на его фронтоне. И запах угольно-мазутный... А душа пела: «Здесь мой причал!».
Никто не обращал внимания на его потертый чемоданчик, на серую куртку, на большие, не по ноге, ботинки из юфты, на серую же из поддельной смушки шапку, едва удерживающуюся на копне его жестких волос. А ему хотелось крикнуть на весь перрон: «Земляки, вернулся Ефим Сидорович Солуянов!».
Люди шли по перрону с чемоданами, толкались в спешке, размахивали портфелями, раскачивались по- утиному, нагруженные до предела авоськами, узлами, тюками. Несла живая волна и Фимку к тоннелю. Ему торопиться некуда и не к кому. Пока тонкая нитка времени ткалась, мать его преставилась. В минуту унынья Фимка упрекал себя: «Умерла она из-за меня. Нервы истрепал ей. Сначала в школе. Потом слонялся без дела. А мать — переживай!». Другой голос останавливал его: «Пить ей нужно было поменьше! Валялась в канаве на морозе — простудилась...». Никого из близких у него не осталось. Отца он не знал. Были ребята из интерната, куда его сбагрила мамаша на три года. Кому из них дело до него, Фимки! Кто он им, брат, сват, племянник?..
