Дружный смех был наградой рассказчику.
В общем, от новых знакомых у Мигунова было самое приятное впечатление. Подсев поближе к Шалдаеву, он стал расспрашивать его о повадках тайменя, секретах его ловли.
— Таймень — рыба, признаюсь вам, удивительная, — негромко, для одного Мигунова рассказывал Шалдаев. — Умный чертушка. По быстроте и силе равных ему нет в наших реках. Щуке и той далеко до него. Пудовый таймень очень даже запросто может протаранить сеть, порвать леску, стащить тебя с лодки. Так что тут знай не зевай.
Кормится он круглый год. Ест все, что попадется — червей, лягушек, мелкую рыбешку, утят и уток, даже белок, переплывающих реку, и гусей хватает. Хищник, но осторожен до крайности. Днем отлеживается где-нибудь в глубокой яме, на самом дне, под затонувшими корягами. У берега, а не достать. Ближе к закату выходит на охоту. Играет на перекатах и мелководье. Но и тогда не подходит ни к наживке, ни к блесне. Чует человека. Сподручнее всего ловить его в новолунье. Теряет, должно быть, он свою обычную осмотрительность об эту пору.
— Хочется самому испытать, что это такое, — с неподдельным волнением и страстью сказал инспектор.
— Удачи не обещаю, — отвечал Шалдаев. — Время не очень подходящее. Луны нет. Но давайте попробуем.
Ломанский через невысокое пламя костра поглядывал на них, ерошил мускулистой рукой смолистый чуб, чему-то улыбался. А глаза... глаза его оставались такими, какими Мигунов запомнил их при первой встрече, — проницательными, подернутыми ледком недоверия.
Еще сутки ушли у Тихона Васильевича на ознакомление с леспромхозовской документацией. Она была в относительном порядке. Однако Мигунов не преминул отметить, что количество леса, оставшегося на отмелях, явно занижено.
— Учетчики напутали! — хладнокровно откликнулся на это сообщение Ломанский. — Ну, мы их поправим.
Тут же он вызвал к себе тех, кто допустил ошибку, приказал устранить ее до конца рабочего дня. Он не забыл затем проверить, как выполнено его указание. А Мигунову сказал:
— Но мы это перепишем. Столкнем лес в воду и перепишем.
Короче, директор был на своем месте.
Вечером Мигунов отправился к Шалдаеву. Предлог — предстоящая рыбалка. Цель же визита состояла в другом. Необходимо было поставить участкового в известность о начавшейся операции, обговорить ее детали. Предъявив Шалдаеву свои настоящие документы, Винокуров ввел того в обстановку и строго-настрого предупредил, чтобы на людях Николай Севастьянович к нему не подходил.
— Разве что в том будет крайняя необходимость, — убеждал старшина. — Учтите, человек, о котором мы ведем речь, внимателен, как никто другой. Обмануть его почти невозможно. Он уже не раз уходил от нас. И уходил, как правило, в самый последний момент. Формально предъявить ему какие-либо обвинения мы не можем. Паспорт, свидетельство о рождении у него в полном порядке. Одним словом, оборотень. Придется ждать, пока он чем-нибудь выдаст себя. Ну нападет на меня, что ли... Или попытается скрыться. Ваша задача, товарищ Шалдаев, подстраховать меня в решающий момент. Я дам вам знать, когда он наступит. Видели около клуба липу с обломанной верхушкой?
— Это ее молнией, — тихо сказал Шалдаев.
— Так вот, там дупло есть.
— Знаю.
— Я буду оставлять вам записки. Брать их следует незаметно, лучше ночью.
— Понятно.
«Этот не растеряется», — отметил про себя Винокуров.
В последующие дни Шалдаев и Мигунов дважды выезжали на рыбалку. Таймень, однако, не давался в руки. И если вначале Ломанский отнесся к этому спокойно, то во второй раз увязался за ними:
— Мне так и так нужно побывать на десятом лесоучастке. Там у нас бригадир молодой, неопытный. Я к нему давненько не заглядывал.
Старшина понимал, что это повод, и обрадовался: «Кажется, клюнуло!..»
И снова они втроем сидели у костра. Все было, как прежде, и все не так. Ломанский изображал из себя хлебосольного хозяина.
Придвигая ближе к Мигунову миску с ухой, толковал:
— Когда-то еще случай представится, чтобы вот так, по-простому, по-свойски посидеть.
Ломанский говорил и говорил, все более откровенно выказывая свое расположение инспектору и все больше пьянея. И наконец, чувствуя, что коснеющий язык уже слабо повинуется ему, признался:
