— Дерьмо, молокосос! Ежели бы не он!..
И проклинал себя за то, что в ту ненастную осеннюю ночь не утопил в Волге «этого ублюдка» вместе с его братом.
Что Ж, утопить он Ковалевых мог, но уйти от возмездия, спасти себя ценой их жизни — нет. Гораздо раньше, чем обостренный нюх Курасова стал бить тревогу, Алексеев вместе со своими товарищами вышел на след; каждый шаг настороженной «рыси» был уже под неусыпным наблюдением. Даже когда «отпочковавшийся» Ковалев вместе со своей собственной шайкой отправился на поезде в Калиновку, совершенно не подозревая, что в одном с ними вагоне едет инспектор уголовного розыска Переславцев, даже и тогда с Курасова не спускали глаз. Тот финал, к которому он пришел, был неизбежен.
3
Курасова брали на десятый день после задержания шайки Ковалева. К тому времени изрядно затянувшаяся осень наконец-то отступила перед первыми морозами. Грязь подсохла, лужи затянуло ледком, земля покрылась пышным девственно чистым одеялом, и все вокруг просветлело, стало празднично-нарядным.
На завод, где трудился Курасов, опергруппа прибыла перед сумерками. Чтобы не будоражить людей, не отвлекать их от производственных забот и хлопот, в цех было решено не ходить. Алексеев предъявил начальнику отдела кадров свои документы, попросил:
— Пригласите, пожалуйста, к себе дежурного слесаря- сантехника Курасова.
— Василь Васильича? — на всякий случай уточнил кадровик. Он был явно озадачен: чем мог заинтересовать милицию во всех отношениях примерный, положительный работник. — Его?
— Его.
Кадровик снял телефонную трубку, набрал нужный номер...
Алексеев был твердо уверен, что преступнику не ускользнуть, ибо все возможные пути для побега перекрыты, а все же волновался. Остановился у окна, прижался разгоряченным лицом к холодному стеклу, впился глазами в дорожку, что тянулась от седьмого цеха к зданию кадров. Вскоре на ней показалась плотная, крепко сбитая фигура рабочего в спецовке. Это и был Курасов.
Сначала он шел с видом человека, которому нечего бояться, некого опасаться — спокойно, уверенно, с хрустом приминая пушистый, еще не слежавшийся снег. Но потом, видимо, заподозрив неладное, шаги замедлил, затем остановился совсем, вынул из кармана пачку сигарет, прикурил от зажигалки, глубоко затянулся и вдруг стремительной тенью метнулся с дорожки к забору.
Алексеев так стиснул подоконник пальцами, что они мгновенно онемели. Разжал лишь после того, как увидел, что от стены какой-то небольшой каменной постройки, уже завуалированной вечерними сумерками, навстречу Курасову с пистолетом в руке шагнул Попов.
— Стой, стрелять буду!
Их отделяли друг от друга шесть-семь метров — расстояние, вполне достаточное для того, чтобы Курасов, оборвав бег, не налетел на Попова; Попов же, в свою очередь, мог успеть выпустить в Курасова не одну пулю. Ничего этого они не сделали. Один решил любою ценой пробиться за спасительный забор, другой должен был взять преступника только живым.
Короткая, яростная схватка завершилась тем, что сбитый с ног Курасов беспомощно распластался на снегу.
«Молодец, Саша! Отлично сработал!» — похвалил про себя сослуживца Алексеев.
Он попрощался с кадровиком и поспешил к своим товарищам. Они, вся опергруппа, были уже в сборе, образовав довольно широкий круг, брезгливо наблюдали, как внутри этого круга, выкрикивая непередаваемое на бумаге, Курасов конвульсивно бьется на земле.
— Паясничает.
— Пусть потешится, подождем. Выдохнется, перестанет.
Ждать пришлось порядочно, силы было у Курасова — хватило бы на четверых. Но все-таки иссякла и она. Притих.
— Все? — осведомился Алексеев. — Артист из вас, прямо скажу, неважнецкий. Во всяком случае, гораздо хуже, чем я ожидал.
— Еще дождетесь, — тяжело дыша, зловещим тоном пообещал Курасов, — дождетесь, ответите за все! И за применение физической силы, и за словесные оскорбления.
Это был его конек — грозить. А еще — отрицать все и вся. И на первом, и на последующих допросах у следователя то с подчеркнутой сдержанностью, то впадая в истерику, твердил:
— Ничего не знаю. Ни в чем не виноват.
Утопающий хватается за соломинку. Курасов лгал и изворачивался, чтобы хоть на день, на час отдалить ту страшную минуту, когда, леденя в нем кровь, сурово, неумолимо прозвучит: «Именем РСФСР...».
