— Истинно так, вы не ошиблись, — подтвердил Иероним.
— Не пристало мне и помыслить о том, чтобы супротивничать сему повелению. — Лицо Егория посуровело. — Не пристало.
Резкая перемена настроения не ускользнула от Иеронима. Разговор не клеился. Они умолкли. Егорий первым не выдержал молчания.
— Волю владыки как не исполнишь… Смущение же вот отчего: святейший патриарх Тихон всегда стоял против всякого народовластия, кое не бывает от бога, анафеме предавал Советы с большевиками… Не он ли не столь давно призывал верующих объединяться «около своих храмов и пастырей» и «идти в защиту святынь», «не отдавать церковные ценности в помощь умирающим от голода»! Да что там говорить, если он прямо призывал к оружию, поддерживал антисоветский заговор главы английской миссии при Советском правительстве?! А тут?.. Свят, свят… Нет, такое никак не укладывается в моем понятии. Чем вызвана такая перемена в ориентации патриарха? Не просветите меня, грешного?
Ответа он, видимо, не ожидал, так как тут же встал, не без труда оторвав свое тучное тело от кресла, и заходил шумно по алтарю, не утаивая недовольства.
— С одной стороны, мы ведаем, каковы его замыслы, идеи во спасение церкви от антихристов-большевиков, а с другой… Совершенно противоположной значимости сие послание. Подпись под ним подлинная, сию подпись я узнаю среди тысячи подобных. Чему же верить?
— Смените гнев на милость, владыко, да не затмит гнев разума вашего, — Иероним успокаивающе улыбнулся отцу Егорию. — Эта бумага и выдана для видимости.
— Темно выражаетесь, — недоумевая, признался Егорий. — Как понимать — для видимости? Что за шутейство?
— Никакого шутейства и духу нет. Время сейчас тяжкое, смутное, и утлая ладья нашей церкви в этом потопе смуты должна надежно доплыть до желанного брега. Не блюдя осторожности, можно и потонуть, а чекисты, надо полагать, нам не бросят круг во спасение утопающих. Вышеозначенная бумага, повергшая вас в такое недоумение, надежно оградит мою безопасность от них, яко каменная стена. Они еще и благодарными будут за проводимое нами деяние. Нищая власть готова принять любую подачку. Разве патриарх Тихон и мы с вами вкупе не знаем, за что стоим и стоять будем до смертного часа? Разве изменим нашему святому делу? Успокойтесь, отец Егорий, пусть отринутся от вас неверные думы…
— Вон оно что… Вон оно как… Каюсь, хоть и подозревал я патриарха, а во глубине души чувствовал, что заблуждаюсь, не все открыто мне — вот сие и чувствовал, Ясно, как божий день, что патриарх не решится пойти против воли божией. Столько лет я полностью разделял его линию и веки вечные не сверну с нее. А тут — согрешил, усомнился, заподозрил в грехе преподобного… Слава богу — ошибся. Да простит меня всевышний! Да восторжествуют патриаршие праведные радения! Спала пелена с глаз моих, и я прозрел. Не допустим осквернения святынь, покончим с большевистской нечистью и установим на всей Руси великой власть божию…
— Как вы мыслите это на деле? — спросил Иероним, прерывая многословие епископа, довольный, что вызвал того на откровенность. Тактику он избрал верную: меньше говорить и больше слушать. — Полагаю, не сидите сложа руки, а проявляете деяния?
— Так оно, так оно, — повторил Егорий, избегая прямого ответа.
«Да уж — осторожен», — неприязненно подумал Иероним, но уступать не собирался:
— А пооткровеннее нельзя ли? Сами понимаете, мною движет отнюдь не праздное любопытство.
— Понимаю, понимаю. Когда, к примеру, нам стало известно, что большевики вознамерились изымать ценности, то мы с дьяконом собрали кресты золотые, подносы, прочую особо ценную утварь и захоронили в тайнике.
— Надежно ли? Чекисты поднаторели в розысках ценностей, учтите.
— Учли, учли. Так сокрыли, что не донюхаются. Не найдут.
— Добро, ежели так. А как в остальных приходах восприняли реквизицию?
— Чего не ведаю, того не ведаю. К каждому в душу не войдешь. Да и опасаюсь.
— М-да, — Иероним, немного помолчав, сказал: — В одиночку, владыко, нам не одолеть ворога, надо вкупе действовать. Вот есть, к примеру, организация максималистов… Не слыхивали?
Егорий оживился:
