— Моя жена Дарья Семеновна. Протоиерей Иероним из Москвы.
Отец Иероним с поклоном поцеловал руку матушке…
Выпив по рюмке домашней настойки, легко закусив, хозяин и гость вместе сходили в жарко натопленную баню. После Иероним не без удовольствия улегся в чистую мягкую от пуховых подушек и перины постель.
Разморенный баней, отвыкший от тишины и покоя, он пытался перебороть сон: боялся, что вдруг снова чем-нибудь выдаст себя. Но тщетно: не прошло и получаса, как он крепко заснул…
Разбудили его непривычные звуки рояля: за тонкой переборкой комнаты кто-то тихо играл грустную стародавнюю песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».
Часы на стене пробили пять. Иероним сбросил одеяло, сел на кровать, коснувшись ступнями мягкого ковра.
Дверь приоткрылась и просунулась голова Егория:
— Как спали-почивали? Эта моя егоза, наверное, разбудила?..
Уже войдя в комнату, вздохнувши, сказал:
— Одна у меня дочка и та при живом отце сирота. Сами понимаете, сан епископа обязывает отречься от семьи, что мною и сделано, но в такое смутное время счел долгом хоть на малый срок оставить ее при себе.
Егорий повесил на стул темные брюки с подтяжками, суконную толстовку. Потом появились валенки, шерстяные мягкие носки и две белые, тонкого полотна рубашки:
— Вот ваше одеяние, не обессудьте… И пожалуйте к столу…
Епископ подождал за дверью, пока гость оденется, а потом провел в свою комнату-кабинет. Они сели друг против друга за массивный стол с дымящимся в тарелках куриным бульоном, с вареной курицей в большом блюде и горкой нарезанного крупными ломтями хлеба в плетеной хлебнице.
— Грешить, так грешить! За компанию с вами тоже скоромного отведаю… — сказал Егорий.
В отличие от их встречи в алтаре храма епископу много говорить на этот раз не пришлось. Иероним задавал вопрос за вопросом и просил кратких, но откровенных ответов. Узнав и расспросив о друге епископа иеромонахе соседнего монастыря Гермогене, Иероним сказал, что, не откладывая, поедет к нему завтра утром, и попросил епископа написать к нему сопроводительное письмо.
— Непременно напишу. Но, простите, мне сейчас надо быть во храме на вечернем богослужении, кстати, там и распоряжусь приготовить вам кошевку и кучера. Думаю послать старосту храма, это верный мне человек, не опасайтесь. А теперь вынужден оставить вас на попечении матушки и дочери. Дочь у меня — единственное чадо, больше бог не дал… Баловница. Строптива и вольнодумна, потому и держу ее в неведении, не иду даже на малую с ней откровенность.
— И правильно поступаете, владыко Егорий, их дело — на пяльцах вышивать да красу создавать…
— Матушка, Машенька, где вы? Подите-ка сюда! — позвал епископ.
Появились мать и дочь.
— Протоиерей Московского синода отец Иероним просит извинить его за мирское одеяние по причинам тяжелого времени на Руси.
— Прошу, владыко Егорий, без лишних церемоний, — сказал гость. — Называйте меня просто, по-мирскому, Иван Александрович.
— Очень приятно, — улыбнулась матушка, — а это наша дочь — Мария.
Девушка без тени кокетства внимательно посмотрела в глаза Иеронима и поклонилась скромно, но достойно.
— Занимайте нашего гостя, не давайте ему скучать, а я через час возвращусь, и мы по-семейному отужинаем все вместе.
Егорий ушел. И тут же из передней раздался робкий женский голос:
— Дарья Семеновна, огурчики порезать али так?
— Ступай, Матрена, я сама! — недовольно откликнулась матушка. И пояснила: — Новая наша прислуга из деревни, Иван Александрович, не знает ничегошеньки, все ей расскажи да покажи… Машенька, развлеки гостя музыкой. — И Дарья Семеновна поспешно отправилась на кухню.
Оставшись наедине с дочерью епископа, Иероним неожиданно для себя растерялся и никак не находил нужных слов для разговора. Молчание становилось настолько тягостным, что он уже начал проклинать себя за такую оплошность: чекисту полагалось бы и это предвидеть, а теперь вот попробуй выкрутиться…
— Да вы присаживайтесь, Иван Александрович! — предложила Маша, будто не заметив оплошности кавалера. — Что же вам сыграть? Чайковского? Шопена?
— Шопена… — садясь в мягкое низкое кресло, неуверенно попросил Иероним. — Мне больше Шопен нравится.
