От вытянувшихся раньше вдоль рек и дорог больших деревень уцелели только отдельные домики да развалины вместительных русских печей. Оставшиеся в живых жители, вернувшись из глубокого тыла, ютились под израненными ветлами в землянках, вырытых рядом с остатками родного пепелища. Кое-кто понемногу начинал новую стройку. В лесах и на покосах люди натыкались на оставленные мины и подрывались. Западная часть Московской области, наиболее пострадавшая от оккупации, надолго сохранила следы сражений. Все, что было создано после революции и гражданской войны, снова было разрушено.
На опустошенной войной территории было невозможно планировать и организовывать хозяйства, не имея карт. Поэтому в первую очередь сделали аэрофотосъемку и по снимкам составили крупномасштабные карты. Частицу этой огромной работы в наиболее отдаленных и глухих местах, главным образом в разбросанных по Московской области заповедниках, поручили студентам географического факультета Московского университета.
Что может быть полезнее после трехлетней учебы, чем походы в лесу и в поле?.. Пусть у колхозников слишком дорого молоко! Пусть за продуктами и хлебом приходится ездить в Москву и там, выстаивая в очередях, получать по карточкам скупую норму!.. А после движения на свежем воздухе так хочется есть!.. Но ведь война кончилась, и жизнь возрождается вновь. А это для всех и, особенно для молодежи, самое главное. Труд на природе, даже при ограниченном пайке, быстро восстанавливает силы. Он помогает человеку сосредоточиться внутренне и обрести самого себя. А усталый организм, впитывая чистый воздух и солнечный свет, закаляется в утренних прохладных росах и в осенних заморозках, в ночевках на свежем воздухе, в ходьбе под дождем и под ветром.
В одном из глухих уголков — в Верхне-Москворецком заповеднике у истоков реки Москвы только начала пробуждаться хозяйственная и научная жизнь. Студенты картографы производили несложные съемочные геодезические работы для составления топографического плана. Разбитые на две бригады, они самостоятельно выполняли все виды работ — от скучного труда простых реечников до сложного составления и вычерчивания плана. Направление теодолитных и нивелирных ходов[133] было намечено на аэроснимках заранее, и теперь эти ходы прокладывались студентами в натуре.
Тот, кто когда-нибудь работал с теодолитом и нивелиром на больших площадях в лесу, знает, как кропотлива эта работа и какого требует внимания. Дешифрировать снимки, делать отсчеты по верньерам[134] и рейке и достаточно аккуратно вести записи в специальном журнале — не сложно, но и для этого нужна предварительная тренировка. Когда техника освоена, работа спорится и не мешает наблюдать природу.
Но самым ответственным бывает финал. Он всегда приносит одно из двух: горе или радость. Другого тут ничего не может быть. Рядом с полевыми записями простым карандашом появляются чернильные, сделанные «второй рукой», — рукой постороннего человека вычислителя. И, если результаты близки, начинается головоломный труд по подсчету и разброске допустимых невязок[135].
А они, как на чистосердечной исповеди, рассказывают о всех прегрешениях, больших и малых, которые совершались наблюдателем, записатором и даже реечником. Тогда комната наполняется треском арифмометров и стуком косточек счет. Вычисляющие становятся невменяемы, а остальные ходят на цыпочках и, нервно позевывая, с нетерпением ждут конечного результата.
О конечном результате окружающие догадываются по поведению вычислителей: если те по окончании глубоко и долго зевают, поднимают вверх руки, распрямляют спину, а под столом вытягивают во всю длину ноги и говорят лаконичное — «есть!» или «жрать!», значит, в работе грехов мало, и все они умещаются в пределах норм, установленных веками. Но если вычислители вместе с наступающими сумерками все ниже и ниже сгибаются над полевыми журналами, все сильнее стучат на счетах или ускоренно вертят ручку арифмометра, а на оброненное кем-нибудь «надо ужинать!» посылают всех к чертям, значит, прегрешения не допустимы и выше предельных, концы с концами и узлы с узлами не сходятся, все расползается и трещит по всем швам.
