Теперь вагении снова спускаются в узких пирогах вниз но течению, к порогам. В подходящий момент они ловким движением ставят пирогу поперек течения и снимают со столбов корзины с уловом. Затем они, умело маневрируя между скалами, плывут дальше вниз, достигают спокойной воды и гребут к берегу. Это требует смелости и ловкости.
Наконец наш пароход прибыл. Мы поспешили в порт. Это было огромное судно, разумеется по масштабам Конго, водоизмещением около четырех тысяч тонн.
Достаточно взглянуть на карту страны, чтобы постигнуть «анатомию» конголезского транспорта. Сеть судоходных речных артерий насчитывает почти двенадцать тысяч километров. Река Конго — как бы хребет, ее притоки — ребра. Каждое ребро, в свою очередь, является костяком для окружающей территории. Почти половина всех грузов доставляется по водным путям. Кроме того, так называемая национальная артерия — железная дорога — связывает Элизабетвиль с Порт-Франки — перевалочным пунктом на Касаи, притоке Конго. Руды Катанги оттуда направлялись в Леопольдвиль, а затем по железной дороге — в Матади.
Национальную артерию, пересекающую всю территорию Конго, перерезал Чомбе, создав сепаратную республику. Руды Катанги стали отправлять по северородезийской железной дороге в порт Бейру, который находится в португальской колонии Мозамбик на Индийском океане.
Наши джипы мы получили еще нескоро. Несколько дней местные власти никак не могли их выдать, затем начались тропические дожди. Ливни разразились неожиданно. Дождь шел ежедневно чуть ли не по двадцать три часа в сутки. Мы сидели в своем бунгало, как в тюрьме. Вода в реке быстро прибывала, набережная местами была уже залита водой. Наши джипы прочно осели в портовых пакгаузах, которые вскоре также очутились под водой. Мы коротали время главным образом у радиоприемников.
Я покинул исхлестанный дождем Стэнливиль. Дольше оставаться было нельзя. Мы получили сообщение, что дороги в глубинных районах провинции становятся понемногу непроезжими. Поездка к месту назначения, в небольшой городок на берегу Арувими, крупного притока Конго, навсегда останется в моей памяти. Дождь был моим неизменным спутником. Неподалеку от Стэнливиля я переправился через Чопо. Река низвергалась с края утеса шириной около восьмидесяти метров в большую котловину диаметром примерно в километр. Шум падающей воды разносился далеко вокруг. Над клокочущим водоворотом пенился гребень и гигантским занавесом поднимался пар. Вода начала заливать территорию зоологического сада, расположенного на другом берегу реки.
Проехав сорок километров по реке Линди, мы достигли девственного леса. Одним из немногих путей, по которым можно было двигаться, была дорога, размытая тропическим ливнем. Она превратилась в глинистую жижу. Это была уже жалкая пародия на дорогу — сплошные выбоины, колеи, бугры, ямы. Короче, кошмарные воспоминания о поездке еще долго потом преследовали меня по ночам. От Стэнливиля путь вел через Уэле — много километров потопото. Так в Конго называют любое месиво, будь оно на дороге или в горшке, а в переносном смысле потопото — это и глиняные мазанки.
Чем дальше, тем хуже становилась дорога, и вскоре мы уже ехали просто по воде. Что под ней дорога, можно было догадаться по зеленым насаждениям с обеих сторон, окаймлявшим ее словно непроницаемые, запотевшие от сырости стены туннеля. То тут, то там возникали просеки с двумя-тремя мазанками, из дверей которых высовывались курчавые головы, чтобы взглянуть, кто мчится в дождь и ветер.
К месту назначения мы подъезжали по ступицу в воде. Проехав еще через одну «речку», мы увидели городок, раскинувшийся на берегу большой реки шириной почти в километр, позади которого простирались джунгли. Позднее я узнал, что последним отважился приехать в такое время. Неделю спустя, когда уже больше не появлялись даже автомобили португальских купцов, с большими колесами, я был полностью отрезан от всего мира и накрепко привязан к городку. Я был первым монгангой, который появился здесь после многомесячного перерыва.
Уже в сумерках я въехал на холм, где стояла больница. На веранде приземистого, вытянутого в длину флигеля, покрытого оцинкованным железом, — самого большого из пяти корпусов больницы — меня ожидали отцы города и больничное начальство в пиджаках и при галстуках. Еще несколько человек, больничные рабочие, были босые, в рубашках из рогожи и шортах, а трое — в белых халатах. Они представились санитарами или братьями милосердия, а один — ассистентом; позднее я правильно перевел это слово как «фельдшер».
