На последний мясоед, когда мы готовили царское угощенье, вдова прислала к нам Обалдуя и велела «поскорее отправить ей полную суму жареного мяса». А Исаак Карвахаль ответил: «Хочет мяса твоя хозяйка, пускай деньги дает!» Вспомнили мы об этом и опечалились. Я как раз и передавал этот ответ, и Обалдуи нехорошо усмехнулся.
– И с чего вы такие склочные? – сказал дон Раймундо Эррера. – Не надоест? С Леандро-Дурака пример берете?
– Вспомните, дон Раймундо, про семью Минайя.
И вы, глава нашей общины, сразу побледнели. Был полдень. Мы сидели на площади, пока солнце греет, а то совсем замерзнешь у нас, в горах. Тут наши пончо стали тонкими, как бумага, и мы втянули под них руки. При одном имени Минайя дохнуло стужей. Это из-за них, несчастных, вдова наводит порчу. А несчастье их в том, что они – дети Бальдомеро Минайи, который возил контрабанду и тайно торговал водкой, но это бы ничего, хуже другое – он приходился братом вдове.
– Бедный дон Бальдомеро!
– Что ж он, не знал, с кем связался?
– Как не знать!
По злому ли умыслу или – что верней – по глупости Бальдомеро Минайя стал с ней тягаться из-за участка земли. Отец оставил им четыре надела, а Бальдомеро не отдал сестре Лечусапампу.[1] Мало того, когда они препирались перед мировым судьей, доном Магно Валье, Бальдомеро и скажи:
– Тебе потому она нужна, что совы – твои подружки!
Вдова, никогда не бывавшая замужем, тут же ушла. Пятилась она задом, чтобы никто не увидел ее спины.
– Насчет спины не наврал?
– Они никогда спины не покажут.
– Поклясться можешь?
– Душой своей клянусь!
Больше Бальдомеро Минайе не пришлось оскорблять сестру. А когда он собрался ее молить, у него уже онемели ноги. Сперва он думал, что устал. Оно и верно, устал, только с чего? К. утру он хромал, через месяц завел палку, потом и палка не помогала, ноги совсем обмякли. И не у него одного. На всех Минайя накатила такая гадкая немочь. Что-то мешало им ходить. Всякого, кто звался Минайя, так и тянуло присесть. Минайя за Минайей, неутомимые плясуны и плясуньи, бравые мужчины, молодые женщины, едва волочили ноги. Тогда еще праздновали дни святых; и вот, на святого Иосифа, ни один Минайя не смог плясать. Они испугались, запросили пощады, но ничто им не помогло – ни мольбы, ни брань. Авелино Минайя доковылял до самой доньи Виктории, но она не приняла подарков, не пожелала перечить подруге. Через три месяца после суда Минайи решили идти к вдове с повинной. Элисео, Медардо и Росаура кое-как доплелись до ее дома. Упрямая вдова не вышла, а Обалдуй передал, чтобы они «немедленно вернули Лечусапампу и Вадопуну» (теперь еще и Вадопуну!). Они предложили тысячу монет. Обалдуй засмеялся и закрыл двери. У Элисео хватило ума сразу уехать в Оройю, а родня его слишком любила свою землю. На той же неделе у них отнялись ноги, сидят – а не встанут! Вот мы и подумали, когда река захромала, что это ей мстит за что-нибудь вдова. Только вы, дон Раймундо, твердили свое:
– Нет, не ее это дело!
– А чье же?
Тогда вы посмотрели на нас с гневом, с досадой, с жалостью, которые застилают иногда ваш взор, и сказали:
– Все знают, кто наводит немочь.
Мы, однако, решили пошвырять камни в дверь колдунье. Дон Магно Валье это одобрил, власти не возражали, и мы пошли швырять. Ответом был хохот. Мы разозлились, потом испугались навалились всем скопом на дверь, чтобы разом расстаться с долгами, но потревожили одних лишь пауков. Вечером дон Калисто сказал, что накануне встретил бесову подружку в поместье Чинче, где она, по просьбе сестры сеньоров Лопес, варила зелье для неверного жениха. А к концу недели Котрина клялся, что в тот самый день вдова собирала травы неподалеку от Туей. Шел конец октября, а может – декабря… Полили дожди, Чаупиуаранга напилась вволю и стала как озеро. У бережка шлепали, радовались дети. Ущелье, разделившее две горы, исчезло под зеркалом вод. Мы руками развели. Из Успачаки пришла комиссия и установила, что «озеро пожирает земли», но дон Эрон де лос Риос, алькальд Янауанки, ответил:
– А вам-то что? И озеро, и речка – все вода!
– Оно верно, – поддакнул Атала, бывший сержант.
