Итак, почти ежедневно я приходил к учительнице, брал с полки ключ, заходил в комнату и играл что мне вздумается. Я не знаю, как реагировали на это соседи, но и сейчас мне бы не хотелось встретиться с кем-нибудь из них.
Потом приходила Нина Петровна. Был уже вечер, и зажигались две неоновые трубки над пианино. Я проигрывал урок, меня ругали, потом я опять играл, и Нина Петровна все это выдерживала.
И если муж задерживался, я просил:
— Нина Петровна, сыграйте!
И она играла вальсы Шопена, «Патетическую» Бетховена, Вторую сонату Листа. В маленькой комнатке, освещенной двумя неоновыми трубками, да еще в исполнении Нины Петровны, эта музыка звучала так, что я плевал на позднее время и невыученные уроки, и шел пешком домой через весь центр, шел возбужденный, размахивая руками, что-то напевая, и мечтал быть не то великим композитором, не то великим полководцем, не то дирижером оркестра Всесоюзного радио. Я читал вслух отрывки из своей «биографии»: «В пятнадцать лет он впервые подошел к пианино, но через четыре года фамилия Михайлова стала известна любителям музыки всего мира. Необыкновенное упорство и огромная одаренность...» В этом месте я внезапно видел перед собой прищуренные глаза армейского майора, и жесткий голос возвращал меня к действительности.
— Курсант, почему не отдаете честь?
Надо сказать, что тяжелая физическая работа в военных лагерях, куда я попадал летом, не очень развивала гибкость пальцев. Тем не менее в конце ноября я преподнес Нине Петровне сюрприз — первую часть «Лунной сонаты».
Меня выслушали с интересом, но без энтузиазма. Кончился год наших занятий. Я выучил несколько вещей, но читать ноты практически не умел.
Мои успехи подытожил командир взвода. В праздники меня назначили в наряд. И всю праздничную ночь я просидел в училище. Товарищ пошел спать, командир взвода сидел в дежурке, и я подсел к роялю. Потом командир взвода поднялся ко мне.
— Я начал засыпать, — сказал он, — слышу что-то хорошее играют. Кто, думаю, радио включил? Потом прислушался — врет ноты. Тут я понял, что это ты упражняешься.
Скоро я расстался с Ниной Петровной. Во-первых, муж ее озверел от моих гамм. А во-вторых, я сильно увлекся математикой. На уроках я совершенно нахально решал задачи московской городской олимпиады, и учитель (военный учитель, старый математик) не мешал мне. Доверие надо оправдывать, и я пожертвовал музыкой, потому что понял: дирижера оркестра Всесоюзного радио из меня не выйдет, а в академию им. Жуковского я могу попасть запросто.
И еще одно обстоятельство — мне пошел семнадцатый год. Однажды меня остановила девушка, и начала задавать какие-то посторонние вопросы, и долго шла со мной. Я, как человек скромный, подумал, что во всем виновата военная форма. Но, как выяснилось впоследствии, дело было не только в форме.
Итак, появились девушки — и забрали все время, которое я раньше тратил на музыку, на математику, на домашние уроки и прогулки в одиночестве по улицам.
Из-за них я не попал в академию, собственно, меня уж чуть было не зачислили, но вдруг я простудился, попал в госпиталь. Свидания не разрешались, а ко мне пришла одна девушка, и я полез к ней с четвертого этажа по пожарной лестнице, меня застукали и вернули документы.
Прошло много лет. Итак, я не стал ни композитором, ни полководцем, ни великим математиком. Я служу под городом Пермью и командую радиоротой. Для нашего rapнизона это совсем неплохо, и многие говорят: «Вот Михайлов, такой молодой, всего старший лейтенант, а уже командир роты!» Конечно, это только в масштабах нашего гарнизона. Но хотел бы я посмотреть на дирижера симфонического оркестра Всесоюзного радио, как бы он разбирался в моих установках или как бы он командовал третьим отделением, которым заправляет лучший специалист и первый матерщинник и лентяй соединения — младший сержант Разбейрылов.
А насчет музыки — я на наших установках ловлю любые джазы и даже транслирую к себе в комнату. И все летчики по вечерам настраиваются на мою волну. Так что возвращаешься в поселок, а из многих окон ревет Луи Армстронг.
Сдуру, сразу, как получил звездочки, женился, а теперь разошелся, потому что жена тряпичница, и вообще лучше не касаться моей семейной жизни. Достаточно ее разбирали на партбюро.
