«Откуда только мерзавцы берутся?..» – тяжело вздохнула Медведева.
Это ей было невдомек.
«Да, – зафиксировал Сергеев, – Это ты, Игорек, явно не прав. Видать умишком так и не обзавелся. Не мог взять трубку и через носовой платок сказать: «Поговорим, Калуга,» – или подружку попросить. А там, уж, трепись про неожиданные командировки на сутки.
Слабоват, брат, если признался.
А женщина – ничего…»
– Вот такие, товарищи, не хорошие, аморальные поступки, позорящие наш коллектив. И вообще… – пример того, как вообще позорят коллектив поступки инженера Хаесова, Меньшикову в голову не пришел, и он взглянул на директора.
Тот, как-то странно, не мигая, смотрел на Меньшикова. Одобрения в этом взгляде не было, и Меньшиков на всякий случай добавил:
– Вообще-то, главную оценку должны дать вы, товарищи… Но в зале стало почему-то тихо.
– Вопросы, товарищи? У кого будут вопросы? Может, у членов суда появились вопросы к гражданке Хаесовой?
Давайте, так сказать обменяемся мнениями.
Обмен мнениями – это самый простой способ бездельничанья, но даже он не вызвал инициативы.
– У вас, товарищ Целековская, есть вопросы к гражданке Хаесовой?
– Нет, мне все ясно.
– У вас, товарищ Смирнов?
– Д-не… Нету, – при этом Смирнов потрогал зеркало печени – свой красновато-синеватый нос.
– У вас, товарищ Медведева?
– У меня вопросов к товарищу Хаесовой нет.
– У вас, Сергеев?
– У меня есть вопрос.
Галина Хаесова подняла глаза.
– Галина Владимировна, вы рассказали нам о том, как ваш муж, инженер Игорь Хаесов, разрушал семью. Но мы ничего не знаем о вас. О том, как вы семью укрепляли. Опишите, пожалуйста, круг ваших интересов. Как вы любите проводить время?
– У меня семья…
– Да, это очень много и важно. Но скажите, любите ли вы, например, искусство, живопись? Какую?
Хаесова прямо посмотрела в глаза Сергееву:
– Я люблю живопись
– Вы удовлетворены, Сергеев? – вставил не-то вопрос, не-то реплику Меньшиков, считавший рисование никчемной тратой времени – дань вековой ненависти чертежника к ватману. И считавший искусство некоей разновидностью машинописной графики.
Не лучшей разновидностью.
– Да, я удовлетворен, – Сергеев сел.
– Возможно, что гражданка Хаесова хочет что-нибудь добавить?
– Разве этого мало?! – Хаесова не знала – много этого или мало, но в ее глазах было что-то от загнанной лисы.
– Простите, – из-за своего места за столом встал Манушкевич. Так уж получилось, что это слово пока было самым частоповторяемым, из тех, что он произносил сегодня в конференц-зале.
– Вы что-нибудь хотите сказать? – Меньшиков покосился одновременно и на Манушкевича, и на директора.
– Да… Я к сожалению опоздал на начало суда, за что вторично извиняюсь, но мне удалось просмотреть протокол и копию заявления, – для Манушкевича дело казалось таким простым, очевидным и никчемным, что даже непонимающим было трудно прикинуться:
– Вот вы, гражданка Хаесова, спрашиваете, мало ли того, что вы написали на мужа?..
– Про мужа… – поправила его Медведева, но Манушкевич продолжал, словно не слыша этой реплики:
– …в своем заявлении?
Действительно, мало ли этого? По-моему, вполне достаточно. Достаточно, чтобы ничего не понять. Во всяком случае, мне не ясно главное – зачем вы все это написали?
Поймите, что любой суд, и товарищеский, в том числе, это, в определенном смысле – последняя мера…
В этот момент Меньшиков увидел искривленное, чуть – ли не судорогой злобы, лицо директора.
Марков вновь ощутил приступ боли в боку.
Но Меньшиков не знал об этом. Видел только злобно сжатые, волевые губы директора, и сделал окончательный вывод: «Песенка Манукевича, во всяком случае, в том квартале, кончится плохо…»
– Послушайте, товарищ Манушкевич, мало того, что своим опозданием, вы едва не срываете заседание товарищеского суда – Меньшиков уже забыл о том, что в начале заседания, даже не заметил отсутствия представителя месткома.
Да и какое это имело значение в конце концов. Приступ язвенной болезни у Маркова, невольно определил отношение Меньшикова к Хаесову. А, заодно, и к самому Манушкевичу, – А теперь, непонятными вопросами, уводите наше заседание в иное, неверное, русло. Таково мнение суда.
