– Он, что, немой?
– Он волк.
– У тебя живет волк? – удивился Вакула, слышавший разговор Ананьева и Облинского.
– Да, – ответил Илья.
– Смотри, не доведет это до добра, – тихо проговорил Юрий Михайлович. И хотя, он имел ввиду нечто иное, никто из троих не знал, на сколько его слова окажутся пророческими…
Даже если в мире ничего особенного не происходит, не умирают старые генеральные секретари и на их место не приходят новые старые генеральные секретари, не тонут надводные и подводные корабли, не взрываются реакторы, не попадают под перекрестный огонь гражданские самолеты, а всего лишь, кто-то собирается на работу или к теще, кто-то ощупывает пограничную тишину восьмикратным цейсовским окуляром, а кто-то одалживает на два часа товарищу ключи от квартиры, да, может, где-то в тайге, тигр взглянет на свою жертву не мигающим желтым взглядом – и-то, новостей для одинокого человека в тундре на полночи хватит.
Что уж говорить об эпохе перемен, толи в шутку, толи нет, названную перестройкой, да об эпохе гласности, когда не только на кухне, но и на улице сказать стало можно такое, за что, еще недавно, психоневрологический диспансер № 4 Медуправления Комитета государственной безопасности был обеспечен.
А-то, и совсем не православное учреждение под названием «Кресты»…
Вакула жарил мясо, Ананьев и Облинский разговаривали. И разговаривали они о политике. Если люди много говорят о политике, значит, тирания завершилась совсем недавно…
Но конец тирании, это еще и не стройные и необустроенные мозги:
– …Сейчас, говорил Облинский, – После путча, когда коммунистов распустили, и их больше нет…
– Ты серьезно так думаешь, – с усмешкой перебил его Ананьев, – По-моему, это все равно, что сказать, что больше нет клопов. Повылезают.
– Да, брось, Юрий Михайлович, никогда они не возродятся. Натерпелся от них народ.
– Народ? Помнишь, как Моисей народ в землю обетованную вел?
– Ну и что?
– А то, что народ всю дорогу обратно в рабство просился. Так и мы – чуть нас прижмет, так сразу побежим снова за коммунистов голосовать.
– Не любишь ты людей?
– Нет, – соврал Ананьев, – А ты?
– А я люблю, – соврал Облинский…
Ход мысли разговаривающих был таким извилистым и столько раз елозил туда-сюда, что протоптал почти прямую.
– Без большевиков сразу начнут люди делом заниматься. Мы ведь народ трудолюбивый. И талантов хватит, чтоб страну поднять.
Большевистская бюрократия уйдет, мы ведь люди незабюрокраченные. Нам ведь чиновников власть навязывала. А теперь, зачем власти чиновники будут нужны, когда люди делом займутся.
Да и, вообще, Россия чиновников не уважает.
А не станет государственного насилия, так, глядишь, и преступность на нет пойдет. Мы же люди совестливые, не приступные по натуре. Нас насильничать друг над другом государство заставляло.
И на деньги мы не жадные, не станем глотку друг другу из-за рубля рвать.
Так, что главное, что от коммунистов избавились, а без них, постепенно начнет страна подниматься. И начнется нормальная жизнь – Илья говорил спокойно, безмитингово, скорее размышляя, чем утверждая.
– А что такое – нормальная жизнь, Илья?
– Я точно не знаю, но, кажется, нормальная жизнь, это право говорить то, что думаешь, и возможность выбирать любимый сорт колбасы…
Облинский на недолго замолчал, а потом спросил:
– Ты не согласен со мной, Юрий?
– Во всех твоих рассуждениях о будущем, – проговорил Ананьев, – Мне только одно не понятно.
– Что?
– Ангелы с крылышками, на каком этапе вступают…
– Что-то мало вы сегодня партийную власть ругали. Я и мясо зажарить не успел, – сказал Вакула, приоткрывая печку и подставляя огню свое мордатое лицо, – Если плохо Маркса ругать, то и без жратвы остаться не долго…
– Вакула, – проговорил Юрий Михайлович Ананьев, – Ты прост, как дифференцирование экспоненциальных функций.
– Это почему?
– Потому, что любая производная от экспоненциальной функции равна ей самой…
