Должна же была мудрейшая система, да еще и имеющая вечность для того, чтобы совершенствоваться, предусмотреть такие очевидные проколы в своем детище.
Что же касается нравственности, то мне кажется, что порядочный человек вполне может позволить себе быть атеистом.
Что с Богом, что без бога – я все равно не стану ни убивать, ни воровать.
Так, что Бог здесь, вроде, как-то и нипричем…
…Наверное, оставляя меня, жены вздыхали с облегчением, а я просто храбрился.
Храбрость – это не мужество.
Мужество – это храбрость плюс мудрость.
И, наверное, хорошо, что они до сих пор не знают, почему я не выл волком. Всякий раз тоска была такой, что сил даже на вой не было.
Я никогда не пытался вернуть своих бывших жен, потому, что хорошо понимал, что, если за все, что угодно нужно бороться до конца, то за женщину только до начала.
В некоторых делах, начало – это и есть конец…
После развода со мной, каждая из моих жен с большей или меньшей успешностью устраивала свою жизнь, но вот судьба – их нынешние мужья – страшные выпивохи, а я уже давно не пью.
Ни по праздникам, ни по будням.
Не думаю, что это вызывает у них раздражение, но одна из подруг моей третьей жены, Людмилы, рассказала мне, что однажды, на вопрос о том, что обо мне слышно, та просто ответила:
– Не пьет теперь, мерзавец…
А вообще-то, такую неприятность, как сожительство с пьяницей, мои жены мне со временем простили.
– Ты знаешь, зачем ты мне понадобился? – спросила Ольга.
– Я думаю, что мужчины нужны женщинам затем же, зачем женщины нужны мужчинам…
– Ну, ты и хам, – она также стала отступать от истины.
Женщины и проститутки отступают от истины, когда ищут выгоду, мужчины и политики – когда находят. Когда я говорю о женщинах и мужчинах, я имею в виду женщин и мужчин по отдельности, когда о политиках и проститутках, иногда – тоже.
Впрочем, я не стал вступать в дискуссию, и просто сказал:
– Извини, – и сразу получил возможность выкупить индульгенцию:
– А помнишь, ты хотел купить мне кожаный плащ?
Меня легко застать врасплох. Наверное, поэтому я ответил:
– Помню, Оля.
– Еще в семьдесят втором.
Теперь было бесполезно спорить. Тем более напоминать о том, что мы познакомились в семьдесят третьем. К тому же, мне уже все стало ясно – оставалось только выяснить цифру.
– И сколько не хватает?
– Двести долларов. У тебя есть двести?
– Есть, – в третий раз соврал я. Таким образом, в разговоре с женой, мне удалось победить в забеге по лицемерию. С остальными людьми я обычно иду на равных.
А некоторым проигрываю в пух и прах.
– Тогда я заеду завтра, – сказала она, а потом зачем-то добавила, – А знаешь – ты, вообще-то, хороший человек. Я подругам и раньше это говорила.
Уточнять то, что все ее подруги со временем перебывали и моими подругами, и мне было отлично известно, что именно она обо мне говорила раньше, я не стал.
Эволюцию от хама до хорошего человека я проделал за несколько секунд, и мне было приятно, что такой близкий человек, как бывшая жена, это признала…
…Кофе уже остыл, холсты еще не высохли.
Закуривая очередную сигарету, я совсем не думал о том, что через несколько минут мне придется попытаться совместить неприятное с бесполезным – поиски денег с поисками справедливости…
В отличие от большинства моих современников, сотрясающих воздух клятвами в том, что каждым своим прожитым днем они вынуждены гордиться, и только христианское смирение позволяет им молча сносить бремя своей праведности, мне есть чего стыдиться в своей жизни. Однажды мне задали вопрос, о том, что бы я переделал, если бы у меня была такая возможность, и я ответил: «Все…» – чем, кажется, разочаровал тех, кто спрашивал.
Легким утешением является то, что мне есть чего стыдиться и в жизни своих современников. И почему-то за своих современников мне бывает стыдно почти так же часто, как за самого себя.
А иногда, значительно чаще.
Следующий звонок, прозвучавший в моем доме, напомнил мне об одной истории, за которую мне не то, чтобы стыдно, скорее неловко, что впрочем, не меняет сути.
Суть вообще изменить трудно…
Несколько лет подряд я устраивал что-то вроде благотворительной выставки в одном из детских фондов. Благотворительность заключалась в том, что цены на картины в этом фонде совсем маленькие, да еще я говорил девчонкам из фонда, ведущим всевозможные кружки и секции с утра до вечера за такие не серьезные деньги, что их и деньгами назвать трудно:
