— Не смейте. Этого не надо, дружище.
— Я только хотел дать вам прикурить, — сказал я.
— Я справлюсь, — сказала она и щелкнула по пачке «Кэмела», потом взяла сигарету, в рот и прикурила Глубоко затянувшись, она выпустила большое теплое веселое облако дыма. Я сидел на диване, она внимательно рассматривала меня своими большущими глазищами. Комната была обставлена дорого и обезличенно, так обычно домовладельцы обставляют квартиры для состоятельных иностранцев. В ней было много настольных ламп с сатиновыми абажурами и громадных стеклянных пепельниц. Сам подошла к дивану, на котором я сидел.
— Вы — лучшее, что со мной произошло в этом вшивом городе, — сказала она. — Где вы прятались?
— Я ждал вас у здания «Заморской лиги», — сказал я. — А вы так и не появились.
Она села рядом со мной. Кожа ее была теплой и влажной, тело пахло свежим тальком и зубной пастой «Пепсодент».
— Можете поцеловать меня, — сказала она, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Я неспешно поцеловал ее.
Она вскочила на ноги.
— Я вам не смятая пятифунтовая банкнота, — сказала она. — Меня не надо разглаживать.
Она подошла к бару, обняв себя за плечи и придерживая локтями полотенце. Налив себе выпивку, она обернулась ко мне с очаровательной широкой улыбкой — с такой рекламируют зубную пасту.
— На рынке появился новый транквилизатор, он не успокаивает...
— А заставляет тебя получать удовольствие от напряжения, — закончил я хмуро. Она кивнула и поднесла бокал ко рту.
— Мы не в женском клубе, — сказал я. — Как только вам надоест развлекать меня, тут же дайте знать.
Она снова кивнула и посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом. Проигрыватель продолжал петь шелково-наждачным голосом Клэр Остин.
— Хватит дуться, одевайтесь, — сказал я. Она подошла ко мне и стала коленями на диван. Ее серые глаза под широким лбом внимательно изучали мое лицо. Когда она улыбнулась, лицо ее стало чересчур морщинистым, но теперь она заговорила свежим, почти детским голосом, в котором не осталось и тени суровости.
— Если вы так хотите, — сказала она. Я нежно поцеловал ее в губы.
— Я так хочу, — сказал я. — Одевайтесь, и мы поедем посмотрим английскую деревню.
— А потом? — спросила она.
— Концерт или театр.
— А потом?
— Ужин.
— А потом?
— Посмотрим, — сказал я. Она ехидно улыбнулась. Настроение ее неожиданно изменилось.
— Мне больше нравится концерт, — сказала она. — В Ройял-фестивал-холле сегодня...
— Чарльз Ивс и Олбан Берг, — закончил я.
— И Шенберг, — сказала она. — Сегодня исполняют «Вариации для духового оркестра» Шенберга. Это мое любимое произведение. Давайте пойдем. Я надену мое огненное шифоновое платье. Можно?
— Разумеется, — сказал я. — Билеты купить нетрудно, современная музыка особой популярностью... — Она снова поцеловала меня. На моих губах остался ее волос. Когда она отстранялась от меня, глаза ее блестели — и не от слез, а так, словно она помыла их, — к щекам прилипло несколько прядей волос. Я ждал, что она скажет что-то соответствующее мягкой ранимости ее взволнованного лица, но она промолчала. У меня возникло ощущение, будто она никогда не говорит, не взвесив всех последствий. А если такое и случилось в ее жизни, то лишь однажды.
Грубо толкнув меня в грудь, она закричала:
— Мой закрепитель!
— Что? — сказал я. Она вырвалась из моих объятий.
— Мой закрепитель, — повторила она. — Я завивку делаю. Надо было его поставить еще десять минут назад. А теперь я вся буду в мелких кудряшках.
Она скрылась в ванной, срывая полотенце с головы и бормоча безостановочно английские ругательства. Я снял длинный шелковистый волос с губы и приготовил еще один коктейль. Волос был крашеный, но что здесь такого уж необычного?
