— Вы мне не разменяете десять шиллингов? — спросил он. Я еще не успел ответить, как фруктовая машина три раза щелкнула, а затем на металлический лоток хлынул дождь шиллинговых монет.
— Похоже, размен вам уже не понадобится, — сказал я. — Он резко повернулся и схватил меня за рукав. Его водянистые карие глаза долго сверлили меня, наконец он сказал:
— Ошибаетесь, дорогой. Понадобится. — Это был Хэллам, человек из «Байна-Гарденс», только волосы его приобрели сочный каштановый оттенок. Он сгребал шиллинги и рассовывал их по уже топорщащимся карманам.
— Пригодятся для газового счетчика, — сказал он. Я минут пять держал перед ним на вытянутой руке пять полукрон, пока он пытался отделить друг от друга две десятишиллинговые бумажки, которые в конце концов оказались одной. Он неохотно отдал ее мне. Затем долго вставлял сигарету «Плейерс № 3» в очень длинный мундштук. Я крутанул колесико зажигалки, и он сунул свою сигарету в пламя. Прикурив, он спросил:
— Сток и ребята Гелена помогли вам?
— Очень помогли, — сказал я. — А вы нашли Конфуция?
— Да, — сказал Хэллам. — Этот предатель вернулся рано утром во вторник. Весь в грязи, черт знает где его носило. Сиамские коты очень независимые твари. Надо бы купить для него ошейник, да уж больно жестоко. — Последнее слово он произнес почти по буквам.
— Да, — подтвердил я.
У меня с собой была схема улиц Берлина. Отодвинув пару пепельниц и вазу с пластмассовыми тюльпанами, я разложил ее на столе.
— Сток привезет Семицу куда-то в этот район Восточного Берлина. — Я провел слабую ломаную линию карандашом к северу от Александерплац. — Куда точно, он мне скажет позднее. Если место мне не понравится, я смогу указать другое в этом же районе. — Хэллам пил пиво из банки, но я знал, что от него не ускользает ни одно слово.
— Почему бы вам не заставить русских привезти его в Мариенборн и переправить его оттуда через западногерманскую границу? — спросил он.
— Невозможно, — сказал я.
Он кивнул.
— Этот район вне сферы влияния Стока. Мог бы и догадаться. Ладно. У вас есть Семица — или вы думаете, что он у вас есть, вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту.
— А отсюда ребята Гелена перешлют его в Западный Берлин специальной почтой.
— И что дальше? — спросил Хэллам.
— Если я что-нибудь понимаю в этой жизни, ребята Гелена задержат Семицу у себя по крайней мере на сутки и выкачают из него все, что им необходимо. Затем с документами, которыми снабдит нас ваше министерство, мы привезем его в Лондон как натурализованного британского подданного, возвращающегося домой.
— Как люди Гелена переправят его через Стену?
— Вы не хуже меня знаете ответ на этот вопрос, — сказал я. — Если бы я спросил у них, то они наверняка наврали бы мне с три короба.
— Вы мне мелочь отдали? — спросил он.
— Да, — сказал я, — четыре полукроны.
Хэллам открыл бумажник и пересчитал свои бумажные деньги.
— Министерство внутренних дел не выдаст документы, пока кто-нибудь из наших людей не увидит живого или мертвого Семицу собственными глазами в Западном Берлине. — Я смотрел на красные прожилки его слезящихся глаз. Он качал головой, подтверждая отказ, рот его снова открылся, чтобы продолжить: — Вы понимаете, почему...
Я вытянул руку и кончиками пальцев осторожно закрыл Хэлламу рот.
— Вам не надо видеть Семицу мертвым, — сказал я. — Что хорошего в мертвечине, Хэллам? Это неприятное зрелище.
Лицо Хэллама моментально побагровело. Я подошел к бару, купил два коньяка и поставил рюмку перед Хэлламом. Он сидел по-прежнему багровый.
— Вы просто приготовьте документы, душа моя, — сказал я. — А я справлюсь.
Хэллам проглотил коньяк, и глаза его увлажнились больше, чем обычно, когда он, соглашаясь, кивнул.
