Изломав густые брови, Сарос застыл, как истукан. Выпученные глаза говорили о напряжённой думе, терзавшей его.
— Нет, — сказал он, — я её не возьму. Она у вас кошка — живёт возле всех, но никто ей не нужен.
— Ну-ка, скажи, чего он там натараторил? — Женщина оторвала от себя мокрое лицо. Выслушав перевод, хозяйка тяжело поднялась, стеной предстала перед приживалкой и тихо произнесла: — Возьми одежду и пошла прочь из моего дома. Быстро. Ты здесь тоже не нужна. Прощай, девка. За тебя переживать не стану — ты-то устроишься без труда... — договорила она, как напутствие.
Ргея мимо понурого Сароса ушла наверх. Конунг и его друг более не задерживались. Плетями свисали их тяжёлые руки, когда они, не прощаясь, покинули дом боярина.
Шли по городу. Народ расступался, пропуская двух рослых мужиков к настежь раскрытым воротам. Победителей никто не тревожил ни криком, ни просьбой, ни нечаянной заминкой на их пути. Об одном гадали горожане: отчего могучие воины так печальны?..
Под сводом ворот Сарос замер. Когда-то его конь нёс их с Ргеей здесь, и она — смущённая тогда и безропотная — навсегда вошла в его сердце, да так основательно, так глубоко, что разорвала-растерзала всю судьбу на две половинки — до встречи с нею и после... Ошибка, ухмылка бесов, божье возмездие — за поход, за вмешательство в чужую жизнь, в которой нет ничего внятного... А он бы мог сейчас выносить её на руках из этих самых ворот...
Мозг сверлили неутешные мысли: «А не отверг ли я сейчас тот жребий, кой был уготован мне? Или испугался, что не совладаю с запросами бабы? Ведь я же жить без неё дальше не смогу!.. Нет, не хочу ей худа — оттого и выплетаюсь ныне отсюда, как отогнанный от кормушки пёс».
Как и при первом появлении здесь в начале зимы, тем же самым полукольцом, каким строились, готовясь к штурму, стояло перед городом несметное готское воинство. Те же лица, только одежды теперь слегка поободраны. Да солнышко веселей — на лето смотрит...
Из рядов навстречу конунгу выехал Роальд. Приветствовал, спешившись. Провожая к войску, объяснял, зачем привёл армию к Ас-граду. Терзался сомнениями — а нужны ли вождю объяснения его?
...Лехрафс для начала отдал приказ поискать Сароса в беспорядочных рядах воинов, но вскоре стало ясно, что конунга средь них нет. Готы немногословны сами по себе. Не привыкли они тревожиться о судьбе вождя: нет его — так, стало быть, надо... Один Лехрафс мучился вопросом, по какой причине ушёл человек, назвавший себя его другом.
Через день братство разделилось и повлеклось разными путями. И тут, наконец, Роальд проговорился о настоящей причине отлучки Сароса: любовное искание... Всё стало на свои места, всё объяснилось.
Поразмыслив над перипетиями пути Сароса к любимой, зная, чем это предприятие грозит, боясь, что друг, не найдя переправу или явившись в Ас-град без армии, может погибнуть, Лехрафс вызвал Роальда для пристрастного разговора. С недоверием задавал готу вопросы, внимательно выслушивал предположения...
Всё для себя уяснив, дав халанам обет о взимании большой дани с Ас-града, а если того покажется мало, пообещав пройтись ещё и вверх по Гипанису, Лехрафс увлёк воинство для спасения друга.
Настрой царя был нешуточным, посулы серьёзными. Посему конная орда пронеслась вокруг Меотиса быстрей степного ветра. Бешеным табуном примчавшись к Ас-граду, царь выставил вперёд всех готов, что были. И из города увидели картину, очень напоминавшую положение двухмесячной давности. Готы, заметно отличавшиеся амуницией от передовых отрядов халан, стояли тёмной стеной, великой толпой, молчаливой угрозой...
— С ней что-то случилось? — первое, что сказал Лехрафс Саросу.
— Отчего не бывает одинаковых женщин? Или очень похожих? — ответил тот вопросом.
Печальный облик конунга не понравился халану, и он попытался втянуть друга в разговор:
— Потому Мир — Белый Свет и завладевает нами на всю жизнь, что нет в нём ни одинаковых лиц, ни единого дня, схожего с минувшими.
— Хочу тебя поблагодарить, Лехрафс. Посмеялись бы надо мной да прикончили...
— Посмеяться им ныне не удастся, — нахмурился Лехрафс; Сарос увидел, как конники халан, выскочив из-за спин готов, двумя отрядами понеслись к воротам и, огибая стену, к пристани. — Город давно не платит по заведённому уставу. Пусть теперь внесёт виру за наш пробег!
