Парень потупился, будто бы что-то поняв, смотрел на рядом с собою стоящих, молчал со стыдом.
«Он — немчура», — указывали на него пальцами современники.
Мужчина поклонился за пояснение народу и было направился далее. Немой печально облокотился на чур и захлопал горестно пастью. Тогда путник достал фляжку, слил немного содержимого в пробочку и, подойдя к гримасничавшему чудаку, плеснул в разъятый непроизносимыми словами рот.
Парень прямо-таки ввалился в запретную зону! Встав как вкопанный, ошалело таращился по сторонам.
«Вот это да! — произнёс мужчина. — Иди-ка назад!» — Он махнул рукой, указывая чудаку направление.
Но немой обратно войти не смог. Не очень, видимо, заботясь об этой неувязке, он побежал прочь — и от своих, и от путешественника. Последний вдруг почувствовал жгучую ответственность за кривляку, рванул за ним, на ходу пытаясь постичь фокус с чудо-водицей.
Крики путника и людей с берегов не трогали чудака — он на бегу вертелся между берегами и корчил всем рожи.
Вновь поднялся гомон — громче и яростней прежнего. Весь этот странный мир не на шутку рассердился. Продвигаться вдоль берега потусторонние человеки не могли, зато криками они передавали весть о злодеянии путешественника. Далеко впереди выросли две ужасно вопившие стены...
Мужчина готов был сквозь землю провалиться, собрался уж возвращаться, мечтая стать невидимым для тьмы возбуждённых людей. Но, подумав, решил: раз выпала такая честь, раз уж оказался в этих местах, несмотря на ошибку с парнем, должно двигаться далее.
Он отпил из фляжки глоток — и неожиданно словно облаком воспарил над всей округой, зависнув над головами смолкшей толпы. Существа потеряли его из виду, скоро забыли о нём и разбрелись по своим логовам, ставшим для них непреходящими, вечными.
Мужчина заметил, что тело его раздалось и как бы поредело плотью. Теперь он способен был пролететь над одним берегом и над другим — только вот ни в прошлое, ни назад, в настоящее, двигаться не мог.
«Сумею ли я, такой дряблый, распухший, пошевелиться и глотнуть из фляжки? Где она?» — забеспокоился мужчина.
Беспокоился он напрасно: водица и превращение, с ней связанное, не сказались на его двигательных способностях. Второй глоток — и желание вновь оказаться в своём теле беспрепятственно исполнилось.
Без всякого зова подошёл немой. Он ничего не помнил, он забыл, как оказался в безвременье...
Совершенно не зная, как ему помочь, мужчина подвёл его к чуру — к тому же самому месту, где случился переход, — раздражённо из фляжки брызнул на спину скулящему чудаку и толканул восвояси.
«Ай да водица! Чудо, а не водица!»
Парень понёсся восвояси быстрее зайца. Его встречали, расспрашивали все наперебой, а он лишь махал руками да мычал...
«Отнеси-ка меня, водица, к истоку твоему, но чтобы сумел я обязательно возвратиться домой!..»
Вроде ничего и не изменилось... Да только очутился мужичина в чистом поле, вокруг коего леса, поля да рощи. Сзади — просека и тонкая дорожка — ровно струйка из речного песочка пробивается. А землица под ногами влажная и совсем не пыльная — самобытная какая-то...
Тусклый свет... Хаты чернотой зияют... Говор возле них до того тихий, что кажется, будто моровое поветрие тут разгулялось, и сейчас полуживые люди повываливаются из изб, чтобы встретить смерть на Свету Божьем...
Реки нет. И ни намёка на берега. И никаких преград любым путям-направлениям. И звона в голове не слышно...
Мужчина перепрятал фляжку на груди и пошёл настороженно к чёрным избам. В мертвенном свете видится всё. Что-то тут не так... Чувства врать не станут...
В тусклом отблеске усталого солнца встретили его обитатели селения, говорили с ним, слушали, не понимали, но ничему особо не удивлялись.
Староста поклонами и жестами позвал чужака в гости, усадил за стол, в выдолбленной миске подал кусок запечённого мяса, показавшегося поначалу пришельцу бутафорским, несъедобным. К снеди пододвинул два колышка — прибор, стало быть, чтобы управляться с угощением. Мясо то с виду напоминало говядину, но не пахло и вкуса не имело.
Гость вертел головой — почему не входят остальные? И староста переживал отчего-то, вопросительно глядел на жующие скулы необычно одетого гостя. Переживания обоих исчезли лишь тогда, когда на диковинного человека стали приходить смотреть другие селяне. Косились на старосту, кротко рассаживались на дубовые лавки.
