* * *
— Что ж, — сказал Сарос, расталкивая устраивавшихся на отдых готов и, будто пловец, высоко перебирая руками в устремлении к небольшому пригорку. — Попали мы в сумрачное место... Темно оно неверными мыслишками здешних обитателей... — Сарос объявлял это всем; гул большой, уставшей толпы стихал от центра к краям. — Сохранение наших жизней не есть главная задача для нас! — прокричал конунг назад, двигаясь задом наперёд; бойцы, бывшие впереди него, бойко расступались, оттягивали коней, уже расслабленно клонивших головы. — Кто мы здесь? Крылатые ястребы?! Охотники?! Яичко под курицей?! Я не знаю!..
Вождь уверенной рукой снял с рядом стоявшего воина рогатый шлем и водрузил на себя поверх помятой маленькой стальной каски.
— Но вести себя нам надлежит в этой пустой земле, ровно зверю, чудом вырвавшемуся из облавы! Каждый должен помнить, что ему неуютно и неудобно!.. — Сарос, наконец, взошёл на пригорок, за рога поправил шлем на голове, улыбнулся своим преданным соратникам. — Единиться что-то не получается... Так что будем искать удачу сами! — Вождь решительно обнажил хитрый оскал; толпа просветлела лицами, издавая крики твёрдой уверенности в будущих победах. — Проводник наш на глаза не кажется! Но кто нам запрещает самим найти заветный город?!
Люди устало повторили хищный командирский оскал, а Сарос громко заключил:
— Если уж всё смолкло вокруг нас и никто не желает подавать нужных нам подсказок, то мы насторожимся пуще этой пустыни!
Слова Сароса разлетались далеко — храп коней и приглушённый шум вовсе не мешали речи вождя. В пульсирующей полутишине все ждали от конунга продолжения. А он перед всем войском долго смотрел на беспорядочные облака, разрываемые в вышине порывистым ветром.
— Спать мало — пусть кони лишь вволю спят! — наконец произнёс Сарос. — Не шуметь, не разбредаться — пусть обманутый тишиною зверь сам приходит к нашим стрелам! Пока я не пойму, где мы, — рога наши пусть будут всегда наготове и не страшатся ничьей крови!
Сарос снял с себя шлем и резко пронзил кривыми бычьими рогами воздух над головой. Это означало, что стеречься надобно даже здешних высших сил, даже самих небес!.. Толпа ухнула, но, памятуя об осторожности, принялась бесшумно устремлять острые мечи вверх, повторяя жест вождя, его героический вызов. Коль на выкрики и вопли наложен запрет, каждый боец готского войска старался душевней ахнуть раскрытой пастью. На Сароса смотрело несколько тысяч белых, решительных глаз. Он, широко расставив ноги, стоял, как истукан, упрямо и вызывающе глядя в небо.
Понемногу влажный ветер с моря успокоил немую толпу. Люди стали расходиться и укладываться. Гвардия возле недвижно усевшегося на землю Сароса ждала распоряжений, потом поняла, что сказано в общем-то всё. По рядам повалившихся на землю воинов побежали посыльные — набирать в оцепление добровольцев. Люди готовы были для дела на всё, что требуется, — отходили от дымка первых кострищ, обмякших, почерневших коней тянули за поводья и с готовностью вставали в строй. Гвардейцы смотрели на серые лица, шатающиеся стати и совсем немногих брали с собой.
Туманный вечер долго напряжённо белел в темноте. Дымок стлался над распластавшимися, беззвучными телами впавших в забытье долгожданного сна лохматых солдат. Гвардейцы, растирая влагу тумана на лицах, стояли на лесных опушках и буграх овражков, перед полем вслушивались и вглядывались в ночь.
Луна плыла в неиссякаемых небесных потоках. Она утихомирила землю, стянула все ветра-опахала на себя. Ночная тишь в Приазовье удивительна. Всё вокруг поддалось её очаровательному оцепенению — кроме разве что степных волков. Степной край мирно спал...
Обняв шею чуткой кобылицы, гвардеец озябшим носом вдыхал тёплый дух её гривы. Охраняя сон товарищей, радовался соратникам, выехавшим недалеко на поляну и разговорившимся. Он подносил ладони к своим щекам, жарко дул в оплетённую всклокоченной гривой шею лошади — та переступала ногами и низко склоняла голову. Гвардеец ёжился от холода, вспоминал тёплую землянку в заснеженном лесу...
Утром туман сгустился ещё плотнее. Воины со стоном поднимались с сырых лежбищ, пробирались по просыпавшемуся лагерю к окраине, брели вниз к морю. Навстречу им поднимались угрюмые гвардейцы — стягивались на отдых в загудевший лагерь. Отоспавшиеся солдаты про себя благодарили их за покой этой ночи, ловили тёплые брызги низких волн ещё почивавшего моря, плескали на лица солёную влагу, искали над горизонтом вялое, будто неживое, солнце.
