Клавдия со сложенными у подбородка ладонями подошла к варваркам и принялась объяснять, что меч Ланы охранник отдал кому-то посмотреть, но вернёт его обязательно... Бореас и Лана, видом своим показав, что делать здесь им более нечего, поблагодарили за ванну, спеша уйти. Клавдия почти застонала, останавливая их.
— Вы мне очень нужны!.. В моей жизни не всё так просто... Не бойтесь... Не уходите же, пойдёмте со мной... Как вас остановить-то? Чем отплатить после?..
Степнячки с подозрением, непониманием и настороженным размышлением, а потом и с сочувствием смотрели на взволнованную римлянку. Женские сердца подсказали им смысл настойчивой просьбы Клавдии, дикарки почувствовали её состояние. Сосредоточив цепкие взгляды на просящем лике попавшей в какую-то историю бабы, амазонки решили помочь ей.
— Меч пусть мне вернёт, — решительно заявила Лана, наконец, — тогда посмотрим... Кто это? — Она указала на стоявших столбами вояк, одетых в боевую броню, словно гоплиты.
Клавдия решила, что может ещё добиться своего. Она повторяла позы амазонок, что-то наговаривала, досадуя. Бореас и Лана, казалось, не слушали её проникновенные монологи.
Всё изменилось, когда Лане принесли искомый меч. Она не торопилась взять его — сначала осмотрела в чужих руках. Приняв назад своё оружие, вопросительно воззрилась на Бореас, не зная, что же делать дальше. Приключениями парочки всегда заведовала Бореас.
Последняя наблюдала за римлянкой, по новой начавшей непонятные увещевания. Пока ждали воина, бегавшего исполнять прихоть Ланы, Клавдии приходилось держать дикарок властью своего обаяния. Когда слов не хватало, она пыталась погладить руку вздорной Ланы. Это действовало наиболее убедительно. И после получения меча гостьям не хотелось прекращения столь увлекательного подкупа горячими просьбами.
Солнце заставляло Клавдию щурить глаза. Она тщилась раскрыть их пошире для пущей убедительности, но тогда глаза слезились. Это обстоятельство нарочито стоявшую от солнышка Бореас забавляло. Вдоволь поиздевавшись, она выказала намерение пойти с римлянкой туда, куда та битый час их звала.
Среди чудных колонн и сводов в диковинном дворике прекрасного дома собралась какая-то публика. Незаметно для увлечённых созерцанием дикарок к ним с улицы по широким ступеням и площадкам подошла процессия во главе с Клавдией. В компании знатных горожан выделялся стоявший в полный рост декламатор — философ и поэт. На выбеленной сенью парков и садов руке своей он держал чуть не половину собственной льняной тоги. Славился сей ритор искусством подолгу цитировать изречения великих на злободневные темы. В момент появления Клавдии с дикарками он декламировал Луция Сенеку:
— «...Интересуйся не количеством, а качеством твоих почитателей: не нравиться дурным — для человека похвально»... — И от себя, продолжил: — Счёт безмерен, но люди всё же ограничены в нём; и мудрые, и незатейливые имеют свой предел знаний. И мудрец, и праздный тунеяд — предельны оба.
— Но для умницы мир распахнут шире? — живо поинтересовались из рядов благопристойной публики.
— Когда-нибудь сильный, не знающий счёта вовсе, возьмёт себе в друзья и соратники неуча, также никогда не напрягавшего свои жиденькие мыслишки учением. Мудрец, ретировавшись в светлую даль, станет ожидать, когда низ поумнеет. Мудрый-злой продолжит искания. Мудрый-добрый обратится с упованиями к небесам, дабы большие числа покорились низшим, но пока сие произойдёт, он сам содеется глупцом.
— Так кем же быть лучше — одиноким или снизошедшим? — недоумевала публика.
— Лучше идти к вершинам, не теряя послушников, делить знание своё с ними, не гнать и зевак от себя, а учить их.
— Если «два» и «три» — это всё, что нужно?
— Считающий изо дня в день до трёх, так определив свой жизненный предел, вскоре будет отвлечён от своего заунывного, слишком часто повторяющегося занятия, станет ленив, глуп и раздражителен от надоевшего увлечения. Считающий до тысячи, даруя уму путь много больший, тем самым, проходящий его реже, — останется светел мыслями. Цикл счёта такого не скоро уменьшит стремление его утруждать свою голову. А «один, два, три» — как жвачка скота — подвигнет ленивого к образу недостойному и доведёт в итоге до ярма, до подойника...
