— Сколько будут они стоять?! — волновалась Ргея.
— Пусть себе стоят. Они нам — заслон!
— Воды взяли много, а вот хлеба надо бы побольше!
— Тебе-то хорошо — будешь возить чаще! — улыбнулся в пшеничные усы страж.
— Да я бы там и осталась.
— Оставайся — не то мучение тебе какое!
— Какое мне мучение? Баба должна ждать мужа. Встреча слаще после разлуки! — совершенно по-иному ощущала себя Ргея.
В её жизни появился особый смысл, кой почувствовать в себе — большое счастье. И пусть женский тот смысл всегда с оттенком тревоги — зато вмещает он и привязчивую бабью любовь, и мужицкие помыслы, и лучший миропорядок, всегда неизменно исчезающий, когда о женском начале забывают... Доставляя на корабли пищу, Ргея была частицей этого светлого смысла. Во время походов — иногда, а уж во время обороны — всегда! — женщина рядышком с мужчиной! Её чуткий взор, мясо, запечённое её руками, её сопереживание воскрешают веру, воспламеняют в сердце огонь, полнят душу мужеством.
— Ты сама-то кушала, сестрица? На котёнка белого похожа!
— Обременена я.
— Да, да... Когда моя первым ходила, никуда меня от себя не отпускала... Сейчас поднадоел ей, что ль?.. Забирай и ты своего! — советовал по-дружески страж.
— Как заберёшь? У него всегда дела! Он у меня такой.
— И ты под стать ему.
— Ну, уж ладно вам.
— Богатыря ему родишь!
— Нет, богатыря не рожу.
— Что ж, девицу красную — тоже хорошо... Ещё и лучше: ушла — а ты и не переживай... — размышлял, повернувшись к женщине, усатый добряк. Та отчего-то была расстроена.
— Дочка, дочка... Наедут да заберут без спросу... — печально улыбаясь, ответила Ргея.
— Обязательно заберут. Такой же воин смелый, как и муж твой! — страж и не помышлял прекращать свои утешительные увещевания.
— Хороший вы.
— Вот и ты меня похвалила, сестричка.
Ргея, опустив ресницы, радовалась такому славному общению. Голос стража звучал нотками её детства. Она их вспомнила, она, вороша страницы памяти, задрожала от них, затревожилась в поисках защиты от страшного, подняла голову и увидела возле высоченного борта огромного Сароса. Его вид — свирепый и цельный — затмил собою всё, и всё заглушил. Гот показался ей страшнее здесь каждого. «Но он хороший, он такой трогательный, а грудь его тепла, а глаза под неистовыми бровями могут смотреть кротко в сторонку...»
И распахнулись навстречу любви синие очи Ргеи — да так широко, что, казалось, вместили всего возлюбленного, проникли в него до самой последней клеточки. Внутри неё всё заклокотало, она задыхалась, губы тихо выговаривали и выговаривали «Сарос...» И ничего на свете, кроме этой клокастой бороды и глаз цвета холодного неба, ей не было нужно.
Трапы свешивать не стали, провизию поднимали на верёвках. Ргея потерянно смотрела на это действо. Затем жалобно обратила взор к Саросу.
— Возьми девку к себе, муж! — рявкнул, немало пугнув опечаленную Ргею, страж.
Кантель, стоявший с Саросом, отверг предложение конунга, и последний остался нем.
— Тогда сам спустись к ней — извелась твоя былинка!
Сарос, более ни к кому не обращаясь, по верёвке слетел на нос челна и предстал пред ясны очи, в коих влага обильно залила синеву неземного обожания. Любовь сущая — обыденность?! Но когда маленькие ручки, дрожа, хватают огромные пятерни и тянут их к груди своей, когда стихает всё вокруг, зрители тишины той, даже силясь, не припоминают ничего равного по счастью такому безмолвию.
Кантель наверху подсаженным гласом не рычал больше ни на кого. Воины не глазели и не мешкали — вдыхали покой. Лехрафс вдали припадал к гриве скакуна и задумчиво созерцал застывшие в трепещущей плоти существа. Стемид тоскливо взирал на родимую сторону. Даже волны донские уж не плескали о борта.
— Садитесь, эво, в уголок. Не то свалитесь — лови вас потом... — вывел влюблённых из оцепенения страж.
Сарос, улыбаясь судьбе, богам-предкам, счастью, прошёл и уселся на лавку, искал её, не отступающуюся, утирал брызги на полоке, отворачивался, когда мягкое бёдрышко касалось его...
— Я тебе тёплого мяса привезла, а в колодах каша.
— Посижу с тобой, а потом поем, — зачарованный присутствием любимой, проговорил Сарос.
