— Ты ко мне и завтра приди — сговоримся, дружок, о других железках.
— Услужить вам завсегда рады! — поклонился радостно возница.
Туши озарились светом факела. Мясо оказалось не то чтоб очень, зато свежесть его не вызвала никаких сомнений — парило ещё!
— Пойду мужичков вызову, да кваску-морсу выпью. Вам вина вынесу... Кошек вон гоняйте пока. Кшыть, кшыть!
Сказано — сделано: свежий провиант снесён под землю; возница с конюхом присосались к кубышке с ягодным вином, первый второму начал доказывать, что брат его есть самый наилучший мастер, но по приказу усталой хозяйки спроважен был сонным собутыльником за ворота.
— У самого-то колесо скрежещет... — заметил конюшенный после.
— Иди, иди... Почивай, да огня нигде не жги, — ласково отослала опьяневшего слугу в свою каморку Кламения. Громко поблагодарила других помощников и послала в дом продолжать прерванный до поры ужин.
— Где же вы? Сейчас мужички выходить станут! Айда за мной, голубчики. Стемнеет совсем — и повезём...
Дом Спора уже заснул. Окна, смотревшие на улицу, были закрыты ставнями; выходившие в сад и во двор занавесили тонкой кисеей.
Спора разбудила жена и сообщила, что на ночь глядя Вертфаста супруга заявилась... Как не выйти?
— Что стряслось, Кламения?
— Проснись наперво... Проснулся, братец, иль нет?
— Говори же, не томи! — Спор разглядывал впотьмах унылое лицо нежданной посетительницы.
— Что ж говорить-то...
— Ну же, скажи, почто ж пришла?
Спор знал об отношениях в семье Вертфаста, об исключительных событиях последних дней. Знал и то, что Вертфаст сильно рассержен, — следовательно, мог натворить чего-нибудь, доведя Кламению до столь жуткого состояния: она задыхалась, пыталась говорить, но от напряжения сбивалась.
— Все ли живы, мать?
— Нет житья... Кто у нас живёт-то?
— Садись сюда и реки по порядку... Где хозяин?
— Хозяин? Да какой хозяин! Всё в доме встало! Не помогает — дак хоть не мешал бы, чёрт!
Спор более не перебивал, сидя рядышком.
— О-хо-хо... Мясо стухло! Вонь саднит — аж до улицы!.. Коли не выбросить, придётся подземелье засыпать навсегда да новое рядом рыть... Вытащить гниль вытащили, а куды деть? Ведь закрыта каждая калитка в городе! И козла моего нет! — Баба злобно насупилась. — Под его окном закопаю... Иль на дворе прямо сожгу!.. Подводы гружены — ан, не выпустят меня... А мясо то казать никому не можно — сам знаешь.
— Да, да... Наше-то ничего — лежит себе. Похолодней, что ли, у нас?
— А у нас где не надо — холодней, где не нужно — жарко. Жизнь... — Вздох бабы был тяжёл.
— От меня что хотела, мать?
— Что хотела? У приморских ворот шепни своё слово, да я и вывезу всё от глаз завидущих подальше.
— Может, с утра? Ах, да...
— Пошли. Не думай долго. Сам проверишь всё — я ить не хитрю.
— Иди-вези. Я к воротам сейчас приду, — внутренне негодуя на бабу, промолвил боярин. — Точно ли ничего у тебя... такого-то?
— Увидишь...
Кламения, спеша, ещё с улицы крикнула во двор, чтоб отправлялись. Две телеги с негодными тушами без промедления выкатились на мостовую.
— Тише, тише — не гони! — заметила боярыня первому вознице и грузчикам, восседавшим на его подводе. — Не грохочи, успеешь. Ночь большая, а поломаемся — на руках потащите!..
От растревоженного дома до ворот приморских недалеко: поворот, спуск, поворот... Из закоулка двое стражей с одним масляным светильником прибежали на шум неурочный — унюхали вонь, углядели боярыню, поняли всё и удалились к центру города...
Вертфаст, вечер проведя в бане, скакал домой. В окружении множества гридней болтался в седле, безвольно клоня голову то к одной стороне, то к другой. Много выпил... Давненько столь не нагружался! Банщик подавал и пиво, и вино, а несчастливому охотнику пожелалось накушаться горькой... Подъезжая к дому, мычал злобно. Свита только успевала смотреть, чтоб не свалился на бок обмякший боярин.
— Это что там за тра-та-та? — прислушался он к грохоту.
— Мало ль? Едем баиньки, свет-боярин.
Навстречу, рискуя попасть под копыта, бежал конюшенный.
— Барин, барин, Кламения мясо повезла! Как бы чего не удумала!
Вертфаст в серёдке процессии ничего не видел. Его и не беспокоили — лишь бы ехал. Старый конюх ругался на всадников и стремился на доклад к боярину. Вертфаст услышал-таки старого слугу, туго сообразил, что между ночным грохотом и Кламенией имеется некая связь. Дёрнулся, остервенел и вскричал сиплым фальцетом:
