«Будем мудры, встанем при море! — посуровел Сарос, переходя к делу. — Баранов твоих доели... Когда же сподобимся вкусить своей добычи?»
Лехрафс похвалил готское мореходное умение, с которым, впрочем, лично знаком не был, и тонко намекнул, что, дескать, им, готам, и верховодить взятием портов неприступных...
Сарос при осмотре места предстоящих боёв ничего чрезвычайно неприступного в наземных укреплениях не обнаружил. Сейчас он пытался понять глубину личности Лехрафса и смысл его слов. Сарос подметил в союзнике внутреннюю перемену — тот стал как-то раскованней, говорливей, энергичней, наблюдательней...
Гот спросил у халана: «А достанет ли силы нашей, чтобы плотно охватить гавань с суши? Ведь входить в поселения придётся всё-таки не с моря, а с земли!»
Лехрафс ответствовал, что с каждым днём его армия увеличивается, так что людишек достанет...
Сарос пообещал, что сегодня же сократит время отдыха моряков, пополнит число кораблей на рейде и без промедления начнёт ученья. Это означало безотлагательную подготовку к штурму...
С тем и разъехались.
Дальнейшие события происходили без согласования планов обоих военачальников. По прошествии недели со дня первой встречи в шатре, пока готы собирали прибитые к берегу стрелы, выпущенные в грузных черноморских чаек, огромная часть халанского воинства попросту ушла из объединённого стана. Как легко собрались ветреные халаны, так же просто и съехали в неизвестном направлении... Среди оставшихся степняков ходили слухи, что один царёк увёл отряды к антской реке Рос, другой — к воротам Джора: лазутчики, видимо, сделали своё дело — перекупили халан прямо под носом у их царя Лехрафса, чтобы те провели за хорошую как никогда плату купеческие поезда на восток и юг... Оставшаяся степная орда стала день ото дня таять — но уже без всяких позывов извне.
Через три дня после условленного срока штурма Сарос с большим сопровождением влетел в лагерь Лехрафса и, спешившись, самым обычным ором вызвал царя халан к себе. Укорив за разброд в армии, за то, что халаны шепчутся всяк сам по себе, подозвал красноречивым жестом сразу всех, что были вокруг, степняков, повернулся негодующе спиной к Лехрафсу и хрипло, с надрывом, сильно злясь, выдал план предстоящих действий. Он настаивал отнестись и к своему царю, и к пришлым союзникам как к друзьям: ведь бог — громовержец и судья — никогда не карает крепких духом и ниспосылает неудачу лишь увиливающим от боя хитрецам!..
Не очень-то поняли халаны иноземца — больше смотрели на Лехрафса. И тот во всеуслышание объявил готам, что халаны — люди вольные, чем немало уважил всех своих вояк...
Сарос подступил решительно и горячечно к царю, приблизил к нему своё лицо и тихо произнёс: «Твой отец просил моего дядю прийти на помощь! Дядя умер — пришёл я! Встречай, брат! — Надсаженным голосом прорычал далее, повернув к толпе безумные и потерявшие цвет глаза. — Гони всех, кто подл и лукав! А завтра, коль останется при тебе даже один человек, склонюсь перед тобой прилюдно и пойдём в бой!»
Сарос был искренен, но сильное возбуждение его халаны восприняли как упрёк и надменный вызов. Стоявшие рядом степняки выкрикивали гордые фразы, спрашивали у царя, почему сносит он такой тон по отношению к себе?
Сарос отъехал, выбравшись из окружения окаменевших, понурых гвардейцев и отворотив к далёкому горизонту полное непонимания и ярости побелевшее лицо. Готы переглядывались меж собой, но с мест не сходили — следили за халанами.
Не в обыкновении Лехрафса было в трудную минуту слушать совета. Ведь разрозненная система всяких-разных халанских племён подчинялась его воле, его поведением усмирялась или, наоборот, возбуждалась... Лехрафс не обернулся к своим, не отъехал на плешь, где недавно дислоцировалось его могучее войско: храня царственность осанки, мимо готов поехал он к побережью. Встав на береговой уступ, осматривал чужие корабли.
Чуток времени спустя позади него сгруппировались верные ему халаны. Подняв руку — это был всем знак внимания — сделал выжидательную паузу. «Посмотри, Гуды, — обратился он только к одному человеку — тому самому переговорщику невысокого роста, — носы их лодок изваяны в виде голов и грудей прелестных женщин, а вон те — в виде драконов... И на наших стягах тоже алые тамги с драконами! Ведь не глупцы же наши отцы, что испрашивали содействия этих северных людей?!»
