— Мы пойдём. Нас ждут, — встала наконец Бореас.
Благодарная ей за окончание мучения Лана сверкнула жутко расстроенными глазами на тех двоих напротив, кои имели в сей миг весьма мутный и несобранный вид. Тельная степнячка, спеша и стараясь покинуть комнату впереди Бореас, поправила на поясе римский меч.
— Буду рад видеть тебя и быть с тобой, — лоснящимися губами проговорил римлянин спине и мелькающей щеке Ланы. Чопорная латынь не для варварок, зато рецианка презрительно сморгнула, уставившись на потёртые одеяния сестёр степного горячего ветра. В дверях полногрудая дикарка остановилась, ладонью хлопнула по мечу — имела к римлянам вопрос. Но обратилась по обыкновению к Бореас:
— А тот провожатый куда подевался? Что мне с этим обрубком делать?..
Никто насильно их не удерживал, слов никаких больше сказано не было. Никто не повстречался и по дороге к дверям, но Бореас и Лана почувствовали неясное волнение. Оно усилилось ещё, когда за входной дверью послышался командный голос Клавдии. В щёлку чуть приоткрытой двери было хорошо видно, как дородная матрона чему-то научала троих на славу разодетых солдат, указывала им на что-то, самолично поправляла на них амуницию. Один из солдат — тот самый, у коего должен был остаться меч Ланы.
Амазонки быстро выскользнули из двери на улицу, отступили на достаточное расстояние и окрикнули Клавдию.
Ополчившиеся непонятно против кого люди шастали по городу. Потому ночью некоторым из законопослушных граждан было не до сна — к ним ломились, искали виновников переполоха, не веря ответам, врывались и рыскали в покоях и во дворах.
Утром чуть свет, сквозь напускную хмарь лиц, довольные поручением дружинники без оснований налетали, шарили во всех углах едва проснувшихся домов, приглядываясь, стояли кучками в переулках.
Новый воевода собственной персоной обошёл все малые, ещё ни разу не открывавшиеся со времени возведения ворота крепости — залитые мягкой смолой щели показали, что створы не распахивались.
Во дворах и проулках отцветали темно-красные, похожие на крепкие метёлки, яблочные дерева, опавший белый и розовый цвет разносился сапогами, каликами, верзнями. Простой горожанин ещё вчера радовался своей маленькой жизни. Для него сегодняшние поиски какой-то незнакомой парочки — дело замысловатое, далёкое, чужое. Своих дел столько, что лучше и не думать обо всех сразу, а делать постепенно. Вот и толклись у захлопнутых врат люди сердитые, возмущённые. Воротчики толк в житейских делах понимали, но ослушаться приказа высокого никак не смели.
Лодочник подошёл к знакомому парню с копьём в руках, попросил его пропустить — тот извинился и отвернулся... Торгаш скотом подсовывал незаметно лоскут мягкого плиса, умоляя старшину приоткрыть хоть малую щёлку ворот, чтоб с сынком своим в неё улизнуть... Винодел, размахивая ручищами, с воодушевлением описывал прелесть каменной глыбы, целиком и полностью пригодной для нижней плиты тарапана — приспособления для отжимки ягод... Зеленщик уговаривал пройдоху-вояку провести его к боковым пожарным воротцам — там воевода уже проверял — и выпроводить к травам, камешкам, солям, лишаям, корешкам, цветкам. Но шустрый кметь был несговорчив... Гундели-брюзжали дубильщики, бортники, сваты, жрецы, гончары, доносчики, кудесники, охотники и перебежчики. Но запертой оставалась по-прежнему дорога в степь.
У ворот портовых провожали-выпроваживали гостей. Те оглядывались злобно — не по чину, не по закону гостевому, не по старине поступает Ас-град... Перебирали мысли в головах своих отъезжающие и умным рассуждением меж собою делились: «Только не в Фанагорию нам надо, а в Тма-тарху. А то и дальше — за море иль на запад...» Да грозили громко руссам: «Ах, не жить вам рядом с Полем! Степные соседушки ваши о том позаботятся!..»
— Захотите погостить — милости просим, а за сегодняшний денёк на нас не обижайтесь, — зычно оглашал решение Ас-града Спор.
— Ты-то, жид, ещё поклонишься! — обещал Пётр.
— А мы гостям всегда кланяемся! — веселил публику Спор.
Иегуды притормозил от удалых прощальных речей, для слова веского вышел из вереницы понурых уезжающих. Русский ратник не дал ему прохода. Перс с силой убрал от себя плетёнку супротивного щита и дерзко отпихнул ратника. Последний вжикнул мечом в ножнах, но встал как вкопанный — увидел вдруг жуткие большие глазищи решительного купца. Нижняя губа Иегуды будто онемела и потеряла способность шевелиться. Он, расставив ноги и набычившись, проговорил руссам, ничего не желая таить напоследок:
