Брем протянул Ценковскому руку:
– Вы льстите мне, господин Ценковский. Я, право, дилетант.
Ценковский шутливо погрозил Альфреду пальцем:
– Эге, да вы скромник! А что скажете о «Материалах к познанию птиц»?
Брем и обрадовался и смутился.
– Да… но… Но книги, о которых вы упоминаете, написаны не мною.
– Позвольте, позвольте, – смешался Ценковский. – Неужели мне изменяет память?
– Только на имя.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что автор их Брем. Но не Альфред, а Людвиг.
– Ах, вот оно что, – протянул Ценковский. – Он ваш родственник?
– Людвиг Брем – мой отец, – со сдержанной гордостью отвечал юноша.
Ценковский хлопнул себя по лбу:
– А я, однако, хорош! Как было не сообразить? «Материалы» выданы в свет, кажется, лет двадцать, двадцать пять тому назад, а вы в то время, должно быть, еще и не родились. Правда?
Все это было сказано дружески просто, с доброй улыбкой, и Брема потянуло откровенно поговорить с этим худощавым, некрасивым голубоглазым человеком, потянуло рассказать ему и о нынешней стычке с бароном, и о своих нильских впечатлениях, и даже о сокровенном – о замыслах написать когда-нибудь такую поэтическую книгу про жизнь животных, чтобы ее прочли многие люди, далекие и от науки, и от природы, прочли и ощутили бы волшебство лесов, рек, степей… Альфред даже немного испугался своего внезапного душевного порыва и быстро глянул на Ценковского с застенчивой полуулыбкой.
Догадался ли тот, как одиноко этому юноше среди хартумских «соотечественников», а может, просто надоело Льву Семеновичу слушать болтовню на террасе, но только взял он Брема под руку и пошел с ним сквозь рваный лунный свет по черным садовым теням.
Егор Петрович вскоре заметил исчезновение молодых людей и позавидовал им.
«Соотечественники» пили обстоятельно и пьянели с тупой неуклонностью, как офицеры в русских захолустных гарнизонах. Егор Петрович принужденно улыбался и обдумывал благовидный предлог ретирады. Ну, что, в самом-то деле, сидеть у разливанного ромового моря? Да и персона господина полковника – Ковалевский дважды или трижды уточнял: он-де подполковник, но все упрямо величали его чином выше, – кажется, не занимает больше «соотечественников». Он ведь уже доложил, куда и для чего направляются четверо русских. При слове «золото» Уливи стал прозрачно-трезв, подобрался, напрягся. Но так длилось не больше минуты. Потом Егору Петровичу пришлось выслушать пространное и мрачное рассуждение о «невероятном коварстве негров» и о том, что белый, появившийся в долине реки Тумат, непременно будет умерщвлен отравленной стрелой. Ковалевский пробовал возражать: у него, дескать, найдется охрана.
– Из кого же? – осведомился Уливи.
– Негры-солдаты, – отвечал Ковалевский.
Негоциант сделал красноречивый жест: они-то и прикончат уважаемого полковника… Не все разделяли предсказания хозяина. Однако все утверждали, сочувственно покачивая головой, что экспедиция вряд ли обернется счастливо: и золота полковник не сыщет, и заболеет наверняка.
Рассуждения на эту тему заключил аптекарь Лумелло.
– Оставайтесь-ка с нами, – улыбался он, показывая дурные зубы. – Нет? Ну так выпьем, господа!
И вот они пьют уже второй час.
Доктор Пенне, склонив лысую, желтую голову, перебирал струны гитары и порывался тянуть фальцетом песенку Беранже «Мои дни осуждены…».
Слово «осуждены» не нравилось отравителю Лумелло.
– Осуждены? – негодовал пьяный аптекарь; его маленькие, близко посаженные глазки буравили доктора. – Осуж-де-ны? Эт-то мы еще поглядим!
Доктор отмахивался. Барон Мюллер, плотный, мясистый человек, оглядывался вокруг с таким видом, будто поджидал обидчика, которого он, барон Мюллер, видит бог, вздует как следует. Торговец черным деревом Вессье рассказывал что-то сальное о «прелестницах абиссинках»; при этом он целовал кончики своих пальцев и все пытался хлопнуть Ковалевского по плечу.
Наконец Егор Петрович стал откланиваться.
– Куда же вы? – изумился Уливи, и Ковалевскому, как давеча, когда речь зашла о золоте, показалось, что негоциант мгновенно стал прозрачно-трезв. – Куда же вы, дорогой полковник? Мы еще грянем баркаролу из «Фенеллы». Мы тут отлично все спелись, – добавил он с двусмысленной улыбкой.
