Мы приехали в Окленд — так называлось поместье майора Торнтона — уже довольно поздно. Господский дом был выстроен из кирпича, а пристройка была деревянная. Дом, хоть и не очень большой, был удивительно чист, красив и выглядел гораздо более уютным и комфортабельным, чем дом среднего виргинского плантатора. Земля вокруг была тщательно возделана, и симметрично расположенные участки около дома были обсажены кустами и цветущими растениями, что в Виргинии представляло большую редкость и чего мне почти никогда не случалось видеть.
Неподалёку от хозяйского дома, на небольшой возвышенности, виднелись маленькие домики, в которых жили рабы. Это были кирпичные строения, очень чистые с виду. Вопреки обыкновению, они не были вытянуты по прямой линии, а разбросаны в живописном беспорядке в тени развесистых дубов. Участки вокруг домиков были выполоты и тщательно расчищены. Всё кругом дышало довольством и говорило о заботе, которая была для меня столь же неожиданной, сколь и приятной. Во всех поместьях, где мне до сих пор приходилось бывать, жилища рабов представляли собой лишь жалкие, полуразрушенные лачуги с провалившейся крышей и земляным полом, тонувшие в гуще сорных трав, запущенные, грязные и неуютные. Изумил меня также и вид детей, резвившихся вокруг. Я привык до сих пор видеть детей рабов, бегающими по плантации голыми или, в лучшем случае, одетыми в изодранные и превратившиеся в лохмотья грязные рубахи. Здесь, в Окленде, дети были одеты в тёплое и вполне приличное платье; у них не было этою заброшенного, жалкого и голодного вида. Их весёлые лица и шумные игры исключали самую мысль о том, что эти ребятишки подвергаются лишениям и страданиям, не ускользнуло от моего внимания и то, что и все возвращавшиеся с поля рабы были также очень хорошо одеты. Здесь и в помине не было мятых, потёртых и заплатанных курток, в которые обычно плантаторы одевают рабов.
Майор Торнтон не был, собственно говоря, настоящим плантатором. Табачных плантации у него не было, и сам он любил называть себя фермером. Он засеивал свои поля пшеницей, по главной культурой в его хозяйстве был клевер, посевами которого он занимался с большим успехом. У него было человек тридцать пли сорок рабочих, включая детей и стариков; общее число его рабов составляло около восьмидесяти человек. Майор не держал надсмотрщика и сам руководил всеми работами. Он часто повторяй, что управляющий годен только на то, чтобы разорить хозяина. Мистер Торнтон был человек деятельный и изобретательный, и сельское хозяйство было его коньком — управлял он этим коньком очень неплохо.
И в этом и во многом другом майор резко отличался от своих соседей. Нетрудно поэтому понять, что соседи его недолюбливали. Его никогда нельзя было встретить на бегах или на петушиных боях, не появлялся он и на политических собраниях, не участвовал в попойках, в карточной игре или в других увеселениях. Он любил говорить, что деньги достаются ему с большим трудом и он не может рисковать ими, держа всякого рода пари. Что же касается увеселений, то у него, по его словам, не было на них времени, да и удовольствия он в них не находил. Соседи мстили ему за то, что он презирал их любимые развлечения, уверяя, что он просто-напросто скряга. Они даже осторожно намекали на то, что он дурной человек и опасный сосед. При этом они горько жаловались, что недопустимая снисходительность майора к его рабам подстрекает их собственных рабов к неповиновению и недовольству. Поднимался даже вопрос, не предложить ли майору Торнтону покинуть эти края.
Но майор Торнтон был человек решительный. Он хорошо знал свои права. И не менее хорошо он знал людей, с которыми ему приходилось иметь дело, а также и меры, какими на них можно воздействовать. Когда один из наиболее злобствующих и беспокойных соседей позволил себе нелестное замечание по адресу майора и это замечание дошло до его ушей, майор, не откладывая дела в долгий ящик, послал обидчику вызов. Вызов был принят, и майор с первого же выстрела всадил пулю прямо в сердце противника. Хотя с тех пор отношение соседей к Торнтону не изменилось, они всё же стали более воздержанны на язык и предоставили ему поступать во всём по-своему, не позволяя себе вмешиваться в его дела.
