Наглый и насмешливый тон, которым были произнесены эти слова, вызвал немалое возмущение присутствующих. Но работорговец стал расхаживать взад и вперёд, взявшись за рукоятку кинжала, и так как из карманов его торчали пистолеты, никто не решился помешать «священному праву собственности» вступить в законную силу. Аукцион продолжался.
Наконец очередь дошла до меня. Чтобы легче проверить моё телосложение и крепость мышц, с меня стащили почти всю одежду и поставили на помост, на котором подлежащий продаже выставляется напоказ покупателям. Меня заставили поворачиваться, ощупывали руки, ноги, бёдра, и качества мои обсуждались на особом жаргоне вроде того, который в ходу у жокеев. По моему адресу сыпались самые разнообразные замечания. Один утверждал, что у меня «угрюмый и дикий вид»; другой клялся, что я «чертовски хитёр». Третий, наконец, считал, что «все эти рабы со светлой кожей — отъявленные негодяи», на что аукционист заметил, что ему вообще ни разу ещё не попадался раб, который, обладая хоть искрой разума, не был бы при этом негодяем.
Меня осыпали вопросами о том, где я родился и вырос, что умею делать и почему меня решили продать. Я старался отвечать на все эти вопросы кратко и неопределённо. У меня не было ни малейшего желания удовлетворять их любопытство, и я вовсе не стремился быть проданным за особо высокую цену, хоть многие рабы и считают это для себя лестным. Это может служить доказательством того, что, в каком бы униженном и жалком состоянии ни находился человек, в нём продолжает жить неиссякаемая жажда превосходства над себе подобными.
Мистер Стаббс молча стоял в стороне. Надо полагать, что у него были основания для такой сдержанности. Аукционист старался изо всех сил. По его словам, я был самым крепким, самым трудолюбивым, самым покорным парнем во всех Соединённых Штатах. Но все эти восхваления заставили собравшихся заподозрить, что у моего хозяина, должно быть, есть какие-то особые основания для того, чтобы продать меня. Один из покупателей решил, что я, вероятно, болен чахоткой. Второй высказал предположение, что я подвержен припадкам. Третий заявил, что я непослушен и что со мной «трудно справиться». Рубцы, покрывавшие мою спину, казалось подтверждали такое предположение. В результате я за очень дешёвую цену достался пожилому представительному джентльмену с приветливым лицом, к которому присутствующие обращались, называя его майором Торнтоном.
Не успел молоток аукциониста опуститься на стол, как мой новый хозяин, подойдя ко мне, мягко заговорил со мной и приказал немедленно снять с меня цепи.
Мистер Стаббс и аукционист принялись горячо отговаривать его от такого опрометчивого поступка. Они объявили майору Торнтону, что слагают с себя всякую ответственность за возможные последствия.
— Хорошо, — прервал их мой новый хозяин. — Ответственность я беру на себя. Мне не нужен раб, которому захотелось бы от меня сбежать.
Узнав, что я недавно перенёс горячку и не вполне ещё оправился, мой новый хозяин нанял для меня лошадь, и мы оба верхом отправились к нему в усадьбу. Плантация мистера Торнтона была расположена на довольно большом расстоянии от Ричмонда, в той части штата, которая относится к Средней Виргинии. По дороге майор Торнтон вступил со мной в разговор, и меня поразила разница между ним и всеми другими людьми, с которыми мне до сих пор приходилось встречаться.
По словам моего хозяина, мне повезло, что я попал именно в его руки: он обращается со своими рабами во много раз лучше, чем все плантаторы по соседству.
— Если мои рабы, — добавил он, — недовольны, если они не хотят слушаться и стремятся бежать — я продаю их и таким образом от них избавляюсь. Такие слуги мне не нужны. Но так как моим рабам отлично известно, что перемена не принесёт им выгоды, они остерегаются причинять мне неприятности. Будь только послушен, мальчуган, выполняй исправно свою работу и поверь, что и кормить тебя хорошо будут, и оденут прилично, и обращаться с тобой станут несравненно лучше, чем у любого другого хозяина. — Вот какую лекцию прочёл мне в назидание майор Торнтон за те пять-шесть часов, в течение которых мы были в пути.
