Разочарование новой миссис Томас ещё более усилилось, и её новоанглийские представления о жизни на Юге сильно пошатнулись, когда среди чернокожих ребятишек, которые бегали и суетились около дома — а все они собрались, чтобы приветствовать хозяина и новую хозяйку, — она увидела порядочное количество мальчиков и девочек лет восьми — десяти, совершенно голых или повязанных только грязной и рваной тряпицей. Все они были вымазаны в грязи и так шумели, что их новой хозяйке они показались настоящими чертенятами из ада, и она поделилась своими мыслями с Касси.
В самом доме, однако, её ожидало нечто ещё гораздо более неприятное. И ключи и само управление всем домашним хозяйством находилось в руках высокой плотной негритянки средних лет, которую все величали тётушкой Эммой, особы дородной и сильной. При жизни покойной миссис Томас тётушка Эмма была старшей служанкой, словом чем-то вроде премьер-министра, а после смерти госпожи в руки её перешло руководство всем домом. В кухне безраздельно господствовала тётушка Дина — такая же высокая толстая негритянка. Выражение её лица свидетельствовало о её горячем нраве и раздражительности, ещё усиливавшейся временами благодаря обильному потреблению виски. Нет надобности упоминать об остальных слугах — они находились в полном подчинении у этих двух женщин, причём вскоре выяснилось, что все они сговорились не давать новой миссис Томас никакой власти в доме и свести её роль к нулю.
Каким-то путём — вероятно, об этом проболталась дочка мистера Томаса, которую отец и мачеха привезли с собой из Новой Англии, — всем в доме стало известно, что новая хозяйка — дочь бедных родителей, что отец её добывал себе хлеб собственным трудом и что сама она всего-навсего обыкновенная учительница. Самая знатная аристократка, из тех, что носили белые лайковые туфельки, не могла бы отнестись с более глубоким презрением к такому низкому, плебейскому, жалкому происхождению миссис Томас, чем эти две негритянки — экономка и кухарка.
— Ну, нечего сказать, дожили! — восклицала тётушка Эмма, с возмущением покачивая головой и до мельчайших подробностей подражая при этом тону, манерам и словам своей покойной госпожи; она считала себя её заместительницей и преемницей и поэтому обязанной поддерживать честь семьи. — Дойти до того, подумай только, тётка Дина, дойти до того, что мы обе, выросшие в одном из лучших домов Виргинии, принуждены подчиняться такому ничтожеству, да ещё какой-то янки! Эх, тётка Дина! Кто бы мог думать, что таким отличным чернокожим служанкам, как мы с тобой, нам, которые выросли в одном из лучших домов Виргинии, суждено попасть в руки хозяйки-янки! И как это только могло взбрести на ум бедному массе[61] Томасу после такой жены, как наша покойная госпожа, дама из лучшей виргинской семьи, привезти к себе в дом эту дрянь, эту янки, которая и нас и его самого перед всем снегом осрамит! — Подобные речи приходилось выслушивать не только Касси, но подчас и самой миссис Томас, ибо возмущённая экономка изливала свои чувства во всеуслышание.
Когда недели через три после своего приезда миссис Томас заявила, что намерена сама взять в руки бразды правления, и приказала сдать ей ключи, тётушка Эмма только презрительно поглядела на свою новую хозяйку и категорически отказалась выполнять её требования. Её прежняя госпожа, заявила она, — не какая-нибудь нищенка, а наследница одного из лучших семейств Виргинии, — привезла её с собой в дом массы Томаса, назначила экономкой и на смертном одре потребовала от массы Томаса обещания, что он никогда её не продаст и что она до конца дней останется у него экономкой. И экономкой она всё равно останется назло всем янки и белым беднякам на свете.
Пусть миссис командует слугами, которых сама привезла с собой. Ведь она привезла с собой камеристку, за которую, впрочем, бедному, милому массе Томасу пришлось заплатить, да ещё дорого заплатить собственными деньгами. По какому это праву она является сюда и позволяет себе задирать нос перед слугами старой госпожи? Тут тётушка Эмма разразилась громким, вызывающим и вместе с тем презрительным смехом по поводу того, что какая-то ничтожная, бог весть откуда взявшаяся янки осмеливается требовать у неё ключи. Требовать? У кого? У неё, тётушки Эммы, выросшей в лучшей виргинской семье! И тут тётушка Эмма вытянулась во весь рост и скрестила руки на груди, точь-в-точь как это делала покойная госпожа, выросшая в одном из лучших домов Виргинии! Но немедленно вслед за этим голос её упал, и она разразилась потоком слёз при мысли о том, что сказала бы на это её бедная, незабвенная госпожа, получившая воспитание в благородной виргинской семье, — она, которая ненавидела всяких янки больше, чем жаб или змей, и всегда говорила об этих янки как о каких-то отпущенных на свободу неграх… Что сказала бы её госпожа, если б она вернулась и увидела, что все ключи оказались в руках какой-то янки?
